«Сны Иакова, или Страшно место». А. Маноцков.
Государственный историко-архитектурный и художественный музей-заповедник «Остров-град Свияжск»,
Казанский фонд поддержки современного искусства «Живой город»,
Региональный общественный благотворительный фонд развития исполнительского искусства в Татарстане «Sforzando».
Музыка, либретто и постановка Александра Маноцкова, сценография и костюмы Александра Маноцкова и Ксении Шачневой.

Петербургский композитор Александр Маноцков написал оперу «Сны Иакова, или Страшно место» по заказу музея-заповедника «Остров-град Свияжск», сам смонтировал либретто (из текстов Ветхого Завета, монастырских летописей, личных дел заключенных свияжской тюрьмы и медицинских карт пациентов свияжской психбольницы) и сам поставил — с командой молодых казанских музыкантов-инструменталистов и вокалистов, сотрудничающих с Благотворительным фондом развития исполнительских искусств в Татарстане «Sforzando». Предполагается, что «Сны Иакова, или Страшно место» — первая опера в будущем цикле свияжских произведений Маноцкова.

Название отсылает к ветхозаветной истории про «лестницу Иакова»: «И увидел во сне: вот, лестница стоит на земле, а верх ее касается неба; и вот, Ангелы Божии восходят и нисходят по ней. И вот, Господь стоит на ней и говорит: <…> Я с тобою <…> Я не оставлю тебя <…> Иаков пробудился от сна своего и сказал: истинно Господь присутствует на месте сем <…> как страшно сие место! это не иное что, как дом Божий, это врата небесные» (Книга Бытия, глава 28).

Однако словосочетание «страшно место» у многих ассоциируется еще и со Свияжском: в 1551 году Иван Грозный пошел отсюда в поход на Казань, после революции здесь взрывали храмы и расстреливали священнослужителей, именно в Свияжске в 1918 году Лев Троцкий впервые в истории гражданской войны применил «децимацию» — расстрел каждого десятого бойца, бежавшего с фронта. Потом здесь располагались лагерь и тюрьма НКВД, в них погибли более пяти тысяч репрессированных. Тюрьму на острове ликвидировали только после смерти Сталина, и вскоре в Свияжске «поселилась» психиатрическая больница — территория еще одной несвободы, пространство для множества новых неблагополучий. Она просуществовала на острове до начала 90-х.

Сцена из спектакля.
Фото — А. Стрыхарь.

Осмыслить колоссальный опыт несчастий Свияжска, не растерять историческую память этого страшного места — такие намерения, мне кажется, были и у заказчика, и у создателя оперы «Сны Иакова…».

Специально для этой постановки в Свияжске сколотили небольшую деревянную сцену. Ее установили во дворе бывших казарм Инженерного корпуса, вплотную к белой каменной стене Успенского монастыря. Однако исполнители оперы — 13 музыкантов-инструменталистов и вокалистов — играли и за пределами сцены: выходили в зрительский партер, поднимались по лестницам на крышу высокого бело-серого куба (хозяйственная постройка на территории двора). Среди исполнителей — худощавые молодые мужчины в одинаковых предельно простых белых одеждах и коротеньких светло-серых валенках. И одно женское сопрано — Екатерина Лейдер, в длинном белом платье. Эти «люди в белом» были похожи не только на обитателей сумасшедшего дома. Еще их можно было принять за разбросанные тут и там белые клавиши рояля циклопических размеров — будто кто-то грубый крушил диковинный инструмент и выломал клавиатуру.

Кстати сказать, в опере Маноцкова из инструментов больше всего задействовано клавишных. Это мелодические гармоники, на которых периодически играют десять мужчин-вокалистов, аккордеон (Эмир Хаиров). Звучит в «Снах Иакова…» еще и валторна (Рамиль Кадиров). Музыку оперы хочется сравнить с рекой: спокойная, текучая, кажущаяся в своей простоте однообразной, она внушает то тревогу, то покой. Похожий эффект производит и переплетение сюжетов в «Снах…», выстроенных Маноцковым из текстов тюремных анкет, Синодиков (книг записей поминовения усопших) Свияжского Успенского Богородицкого монастыря, документальных монологов из коллекции кинорежиссера Марины Разбежкиной «Чурики-мокурики острова Свияжска»…

Положенные на неторопливую музыку Маноцкова, эти документальные тексты кажутся фрагментами дурного сна — например: «58-я статья, десять лет, диагноз — эмфизема легких, рак желудка… Смерть последовала от вышеуказанных заболеваний». Или: «58-я статья, диагноз — миокардит конечностей, грипп и воспаление мозговых оболочек… Смерть последовала от вышеуказанных заболеваний». Артисты поют эти страшные фразы (как и всю оперу) почти по слогам и совершенно без эмоций — с глубоким печальным равнодушием: хочется ловить (и ловишь!) смысл каждого чисто пропетого слова. В сравнении с официальным языком справок монологи сумасшедших кажутся поэзией: «Я женюсь после ста лет. А разве без жены нельзя? Дети ведь живут. Я по-детски буду жить!», например. Или повторяющийся множество раз вопрос: «А почему сейчас Бог ни к кому не приходит?». Или письмо: «Свияжская психиатрическая больница, от больного Миши Рахманова. Пишет тебе твой брат и сын Миша. Привези майку, носки, военную рубашку, сигареты, пряники, комсомольские значки. Твой брат и сын Миша».

Сцена из спектакля.
Фото — А. Стрыхарь.

В тандеме с казанской художницей Ксенией Шачневой Маноцков придумал использовать в своей постановке тантамарески — человеческого роста передвижные стенды с черно-белыми рисунками и отверстиями для лица. В «Снах…» есть тантамареска «Гроб», в который артисты «ложились» (вернее, заглядывали в отверстие тантамарески), когда пели о смертях политзаключенных. Есть «Писарь», из отверстия этого стенда Екатерина Лейдер выводила своим пронзительным сопрано: «Принято больных?». Мужской хор ей отвечал: «Девяносто человек». «Сдано больных?» — «Девяносто человек».

Эту повторяющуюся перекличку-уточнение разделяли медицинские заметки: «Шайдуллин спал плохо: сделан аминазин», «Якимов ругается с дежурным персоналом», «Климов замкнут», «Николаев смеется без причины», «Завтрак ели все»… Неожиданно медитативная перекличка меняется: принято больных — девяносто человек, сдано больных — восемьдесят девять… Еще одна смерть.

В конце спектакля артисты по очереди поднимаются по лестнице на высокий куб, исполняя при этом стихиру на Успение пресвятой Богородицы «О дивное чудо! Источник Жизни во гробе полагается…». Это торжественное песнопение совсем не про смерть — оно утверждает, что «лестницею к небесам гроб становится». Любопытно еще и то, что «успение» происходит от древне-русского «усъпенiе», что означает не только «кончину», а еще «сон», «засыпание». Получается, «Сны Иакова, или Страшно место» — опера про «лестницу к небесам», по которой в спектакле Маноцкова восходят «твой сын и брат Миша Рахманов», Николаев, Климов, Шайдуллин, осужденные по 58-й статье — все-все здесь безвинно страдавшие.

После премьерного показа выдающихся «Снов…» произошло то, что, на мой взгляд, тоже важно знать и помнить. Жестом прервав зрительские аплодисменты, Александр Маноцков сказал публике, что до «Снов Иакова…» он в очередной раз работал с режиссером Кириллом Серебренниковым (имелась в виду опера «Чаадский»), которого на днях Басманный суд Москвы отправил под домашний арест: режиссера обвиняют в хищении бюджетных денег. «Я хочу вам сказать: я надеюсь, что правда победит, — говорил Маноцков. — И я надеюсь, что вы разберетесь, в чем правда. И я сам ручаюсь за то, что правда на нашей стороне, в этом смысле я вхожу в эту компанию. Сейчас все мои друзья по всей стране будут либо в начале, либо в конце спектакля, либо в связи со спектаклем рассказывать публике о ʺделе Кирилла Серебренниковаʺ»…

Александр Маноцков стал первым на территории театрального Татарстана, кто не побоялся говорить со зрителями о своих арестованных коллегах.