«Вишневый сад». А. Чехов.
Рязанский театр драмы.
Режиссер Гульнара Галавинская, художник Геннадий Скоморохов.

В этом спектакле, поставленном Гульнарой Галавинской в Рязанской драме, с вишневым садом рады расстаться все. Кроме Фирса. Поэтому все уходят, а он остается. Вернее, тоже уходит, но в диаметрально противоположном направлении. Все — навстречу времени, по проходу вон из зрительного зала, а он — обратно в глубь сцены, шагнув в распахнутые дверцы «многоуважаемого шкафа», зияющего черной пустотой, в падающий снег или опадающие лепестки вишни. Красиво. Эффектно.

Этот спектакль вообще очень красив — завораживающей мертвой красотой (сценография Геннадия Скоморохова, художник по свету Андрей Козлов). С появлением домочадцев, вереницей идущих со станции через зрительный зал, в черном пространстве под реквием Верди поднимается над сценическим планшетом огромный абажур — символ домашнего тепла и уюта, семейной жизни. А затем актеры вывозят из-за кулис деревца-торшеры под маленькими абажурами и зажигают лампочки. В первом действии эти деревца покрыты белыми цветками вишни, а во втором — созревшими ягодами, и белые абажуры сменяются на вишневые. Вообще второе действие становится апофеозом красного — цвета вишни, сердца, любви. В сцене бала Раневская в красном платье одиноко сидит за огромным, покрытым красной скатертью столом с красным одиноким цветком в вазе. (Потом, когда Гаев снимет скатерть, окажется, что это бильярдный стол.) В различные оттенки красного одеты все домочадцы, кроме Фирса — он на протяжении всего спектакля, как временная константа, останется в черном фраке и цилиндре (костюмы Надежды Скомороховой).

С. Леонтьев (Фирс).
Фото — C. Газетов.

Вердиевский реквием задает масштаб большого жанра, подразумевая нечто величественное, трагическое. Многие мизансцены режиссер специально выстраивает, как в большом зрелище, фронтально, с массовкой. Но затем в ходе спектакля жанр ломается, местами напоминая феллиниевскую клоунаду и русский балаган. Не только откровенная клоунесса Шарлотта (Наталья Паламожных) в рыжем парике, но и другие персонажи второго ряда чем-то походят на коверных — говорящие на повышенных тонах, нечто изображающие из себя Епиходов (Валерий Рыжков), Яша (Арсений Кудря), Дуняша (Светлана Воронцова) и огромный пупс в детской вязаной шапке — Симеонов-Пищик (Юрий Борисов). И даже Фирс, который, казалось бы, существует отдельно. Эту роль играет один из мэтров театра, народный артист Сергей Леонтьев. Его собственные длинные седые курчавые волосы, торчащие из-под черного цилиндра, делают его похожим на грустного клоуна.

Кроме того всю эту жанровую многослойность режиссер оборачивает в суперобложку шоу. Еще до начала спектакля Лопахин напряженно ждет, когда рассядутся зрители, чтобы начать свою видеопрезентацию по разделу вишневого сада на дачные участки. На мониторе, спущенном с колосников, на переднем плане закрутится в бесконечных повторах рекламный ролик «Вишневый сад». Камера даст вид сверху на реку, покажет сад, железную дорогу, быстро идущий поезд и барский дом с колоннадой. Под мажорные позывные ролик будет повторяться вплоть до приезда Раневской. (В разговоре Лопахина с ней ролик не пригодится, до него дело не дойдет. Как и до частушек, сочиненных вместе с Епиходовым: это еще один рекламный ход — доморощенный корявый креатив.) А в самом конце спектакля, после монолога Фирса изображение на мониторе схлопывается, и остается только серый шум, как по завершении программы передач. «Видеообложкой» Галавинская дает понять, что история, которую смотрит зритель, уже давно закончилась, он просто пришел на очередной показ-сеанс. И чтобы публика не забывала, что присутствует на представлении, актеры периодически спускаются в партер и обращаются к ней напрямую. В этом перешагивании условной стены есть и еще один смысл — персонажи словно ищут поддержки у людей, сидящих в зале, потому что партнеры — родные и близкие по роли — их не слышат.

Сцена из спектакля.
Фото — C. Газетов.

Гульнара Галавинская ставит спектакль про распад семьи, про дом, неотделимый от семьи. И про безжалостный ход времени. Поэтому столетний шкаф здесь больше, чем предмет мебели. Он не стоит на сцене, его вывозят специально. Свой дифирамб юбиляру Гаев (Александр Зайцев) произносит, глядя в зрительный зал: серьезно, проникновенно, давая почувствовать, какая это в самом деле важная и значительная вещь — домашний шкаф, хранитель книг, влиявших на умы людей, выросших в этом доме. Раневская выхватывает пару из вороха пыльных, вывалившихся на пол старых книжек, кладет их на столик рядом с кофейной чашкой и с умилением листает именно в тот момент, когда Лопахин пытается говорить о разделе вишневого сада. В финале шкаф с распахнутыми дверцами станет временным порталом, в который уйдет Фирс.

Сценография поэтизирует сад и дом. Но в остальном здесь нет сантиментов — спектакль резок и беспощаден, никаких чеховских полутонов, недосказанностей. Тут все проговорено, доиграно и подано крупно. Так же, как локальны краски в оформлении, густыми мазками даны характеры героев. Раневская (Наталья Моргуненко) — сильная, красивая, умная, чувственная, «порочная», эгоистичная женщина. Лопахин — деловой, расчетливый, сильный, безнадежно влюбленный, добрый и несчастный. Его играет молодой и обаятельный Роман Горбачев, актер лирического дарования. При том что все исполнители в спектакле хороши и убедительны, его работа, пожалуй, самая сильная. Петя (Андрей Блажилин) — фанатик веры в новый путь и свободу. И этот его фанатизм очень не вяжется с добрым лицом актера и внешней мягкотелостью. Но Галавинская не оставляет сомнений в большевизме Петиных намерений, выводя его в первом действии в кожаной комиссарской куртке, которая во втором становится красной. Их короткий спор с Лопахиным перед всеобщим исходом из проданного дома превращается почти в поединок, Петя заламывает руку Лопахину и валит его на пол, а тот даже и не пытается сопротивляться.

Бал, устроенный в доме в ожидании итога торгов, проходит под караоке. Сначала Раневская — Моргуненко, забравшись на стол, как на подиум, поет французскую песенку о любви, семье и многочисленных детях с длинным перечислением имен последних — своеобразный вызов бездушному аукциону, где идет продажа имения. Потом, узнав о покупке дома Лопахиным, поет эту песню уже сидя, обреченно повторяя имена своих детей.

Сцена из спектакля.
Фото — C. Газетов.

Спор между Раневской и Петей на балу превращается в некрасивую перебранку и ругань. Раневская, бравируя своей любовью к человеку, который бросил ее и обобрал, и ради которого она снова намерена оставить дом, кричит Пете, что он урод. А Петя в знак протеста, как свой гимн свободе поет «Белла, чао», песню итальянских партизан, существовавшую уже во времена Гарибальди.

Но дело не в исходе торгов. Любимый и дорогой сердцу обитателей дом невозможно спасти, потому что он, в сущности, никому не нужен, как никому уже не нужна семья. И прежде всего Раневской. Ей, конечно, жаль Аню (Мария Конониренко) и Варю (Анастасия Бурмистрова), но не настолько, чтобы изменить собственные планы и поделиться деньгами ярославской бабушки, присланными на спасение имения. Впрочем, и молодое поколение готово порвать семейные узы. Эти узы Галавинская овеществляет: Шарлотта показывает фокус — из бантика на груди Раневской достает длинную красную ленту, которой опутывает всех домочадцев. Но они один за другим скидывают эти узы-путы и пускаются в отчаянный пляс под «Белла, чао». К бешеному танцу присоединяется и вернувшийся с торгов Лопахин. Он заскакивает на стол и изображает некий птичий танец победителя. А толпа в хмельном угаре катает стол по сцене. Разгул стихает, и наступает отрезвление вместе с оглушительной новостью о новом хозяине. Оглушительной и для самого новоиспеченного владельца барской усадьбы — чтобы прийти в себя, он выпивает целую бутылку водки. Ведь это ему предстоит разрушить любимый дом.

В сцене отъезда с громадного абажура снимают ткань, обнажая каркас из голых веток. Оголенные торшеры-деревья сдвигают в сторону. И хотя Раневская оттягивает свой уход, сидя между лампами, ни она, ни Гаев не вызывают сострадания. Только один раз, когда запоздавший Симеонов-Пищик — Борисов вдруг поймет, что Раневская навсегда покидает дом, повиснет горестная пауза от осознания безнадежности и конца.