В первый раз Родина приложила его в 1949 году.

Веселый третьекурсник театроведческого факультета ГИТИСа, ученик Бояджиева, пропадавший в Вахтанговском театре и воспевавший его — театр игровой, яркий, будто намеренно отстранявшийся от советской действительности и дававший возможность вздохнуть, позабыв про реалии на три-четыре часа, — был вышвырнут из института, допрашиваем в конторе и чудом не сел, попав под раздачу после «установочной» статьи в «Правде» «Об одной антипатриотической группе театральных критиков». Именно в «Правде» поминались его учителя — Юзовский и Бояджиев, но когда тему стали «прорабатывать», подверстывалась и фамилия Гаевского. Январь 1949-го — время поиска злонамеренных евреев в критике (затем переключатся на врачей, это покажется более перспективным — что критик простому народу? а врачей-вредителей боятся все). Боялся ли тогда Гаевский сесть? Да, конечно. Перестал ли он ходить в театр и думать о нем? Нет.

Он занимался этим всю жизнь — ходил в театр и думал о нем. И тогда, когда величавые худруки, застывшие в прошлом, отдавали специальный приказ «этого не пускать» (просачиваться в театры он умел виртуозно, когда потом слышал от учеников о схожих проблемах, хохотал и давал дельные советы). И тогда, когда уже в новом веке новые люди театра почитали его самым главным гостем. Не только ходил, но и ездил — одной из главных тем жизни у него, москвича до мозга костей, арбатского жителя, стал петербургский балет, Мариинский театр, его балерины.

Когда муть конца сороковых развеялась, он восстановился в институте, работал научным редактором в издательстве Академии наук, затем — в Институте истории искусств. И писал о балете и о драме, и печатался в «Театре» и «Литературной газете», и имя его быстро стало значимым — но веселый студент не стал слишком важным научным сотрудником. Он сохранил азарт — и ценил его в театре, и потому всегда поддерживал молодых артистов и хореографов. (Это сохранилось на всю жизнь — уже в нашем веке он с изрядным скепсисом относился к современному танцу как таковому, но всегда был готов поддержать сочинителей контемпорари, делающих пусть и непонятные ему, но — чувствовал он интуитивно — живые вещи.)

В семидесятые в стране снова темнело, и кому был нужен в штате такой неугомонный человек? Гаевского взяли в Институт философии Академии наук — не потому, что ценили как мыслителя, а с единственным обязательством — организовывать творческие вечера артистов в уважаемом учреждении. В наше время эту работу назвали бы, наверно, продюсерской? Он смог «достать» для института Андрея Миронова — и приобрел в глазах начальства статус полубога (что не сказалось на зарплате). Уже слегка седеющий, но все такой же веселый полубог привозил в институт звезд, ехидно зарисовывал в уме сценки научной жизни (по коридору мчится великий философ и кричит «я не проститутка! я не проститутка!» — это ему в издательстве переставили цитату из Брежнева с пятой на первую страницу) и собирал первую свою книгу.

«Дивертисмент» вышел в 1981 году. И тут Родина снова размахнулась и вдарила.

«Дивертисмент» — opus magnum, предложивший не просто очерки о балете, но стройную концепцию балетного мира России вообще, целиком. Эпоха «белого балета», эпоха Петипа, эпоха дягилевской антрепризы, эпоха выпускников Ленинградского хореографического училища, перешедших в Большой театр, и эпоха Большого театра, каким он стал при Юрии Григоровиче. И — как финал, но и как противостояние — раздел о великих зарубежных труппах, приезжавших на гастроли в СССР. Без прямого плача «смотрите, что мы потеряли», но с вежливым предложением — «задумайтесь, это могло бы быть и у нас». В этой книге, полной поэзии, великого — но ничуть не пошлого, не раздражающего — восторга перед искусством балета, была масса тем, масса историй, масса поводов для спора. Но начальственный взрыв вызвала простая констатация факта, что бывший бунтарь Григорович поставил балет о том, что начальство всегда право («Иван Грозный»), и, как водится в таких ситуациях, его талант ему отомстил, испарившись из этого опуса.

К делу подключилась все та же контора. Книгу запретили, неразошедшуюся еще по магазинам часть тиража уничтожили, редактора Сергея Никулина, работавшего над ней, уволили. (Потом он станет основателем одного из важнейших театральных издательств страны — «А. Р. Т.».) А Гаевского просто запретили печатать. Везде. Вообще. И до самого конца СССР как такового.

«Дивертисмент» при этом тут же стал легендой. Книжку доставали, выменивали, передавали из рук в руки. Не впрямую — но узнаваемо — цитировали. На ней учились — не только будущие балетные критики, в детстве зачитывавшие ее до дыр, но и толпы фанатов, балетоманов, живших жизнью Большого театра. Страсти кипели такие, что народ чуть не шел стенка на стенку. «Он нашего Григоровича обидел!» — «Кончился ваш Григорович!» Пройдет еще двадцать лет, и это старшее поколение фанатов освоит появившийся интернет, и баталии продолжатся на балетных форумах, и все новые поколения будут вступать в бой «за» или «против» «Дивертисмента» (который в 2018 году был переиздан в издательстве «Сеанс» — чтобы уже на всех хватило).

Следующая книга Гаевского вышла только в 1990-м, и посвящена она была драматическому театру. Во «Флейте Гамлета» появлялись Любимов и Эфрос, и Высоцкий — а также Гордон Крэг, Вивьен Ли и всю жизнь обожаемый Вадимом Моисеевичем Жан-Луи Барро. (Своим первокурсникам на первом занятии Гаевский всегда показывал не балеты, а фильм «Дети райка», как лучшую поэму о театре.) А потом началась совсем новая эпоха — университетская.

В 1992 году на базе Историко-архивного института был создан Российский государственный гуманитарный университет. «На базе» — по документам, в реальности Истарх остался жить своей жизнью в старом здании на Никольской, а вновь созданный университет получил роскошное здание бывшей Высшей партийной школы на Миусах. Тогда, когда мы выносили в мусор авторефераты диссертаций по партийным наукам, казалось, что можно все, — и одной из кафедр историко-филологического факультета стала кафедра театроведения. Возглавить (а фактически создать) ее пригласили Вадима Моисеевича. И он набрал первый курс. И стал учить — смотреть и думать. Вовсе не только балет (он существовал как-то сбоку), но — кино и драма, и книги, и опера. И за те десять лет, что кафедра существовала более-менее вольно (потом Родина опомнилась и стала снова закручивать гайки, и от кафедры стали требовать дикое количество отчетности, и урезать ставки, и урезать часы по профдисциплинам), она создала марку «театроведов из РГГУ». Главной чертой этого племени была свобода. И выросли не только балетные и оперные критики, критики драматические и лучший в стране винный критик, но и выдающиеся архивисты, историк сценографии и — неожиданно — британский режиссер.

А Гаевский тем временем писал об истории Мариинского театра (монументальный «Дом Петипа») и отстаивал в боях те реконструкторские идеи, что предлагала театральному начальству компания Сергея Вихарева — Павла Гершензона. После явления старой-новой «Спящей красавицы» против реконструкторов (и за советские редакции) встала советская гвардия Кировского (не Мариинского, нет) театра. Авторитет Вадима Моисеевича, его пламенная поддержка реконструкционного проекта позволили команде продержаться так долго. Потом они, конечно, все равно проиграли — но в истории осталось на пару великих спектаклей больше.

А потом Вадим Моисеевич начал прощаться. Это было несколько пугающее зрелище — еще вполне здоровый человек (подумаешь, восемьдесят лет! он по улице ходил — за ним поспешать нужно было) выпускает книгу за книгой, в которых вспоминает давно ушедших товарищей и учителей (впрочем, людей из XIX века тоже), и интонация эта вот именно такая, что он уже ближе к ним, чем к нам. Первой в 2007 году была «Книга расставаний», затем «Книга встреч» и вовсе «Потусторонние встречи» в 2019-м. Первая напугала до дрожи — что-то случилось? здоровье? обстоятельства? Оказалось, нет: просто он себе отмерил некую меру дел, что нужно было сделать на этом свете, в список входили тексты о старых знакомых — и работа была начата. Без страха, с оставшимся в нем навсегда чувством юмора, с гордым спокойствием важного дела. И завершена так же, как все, что он делал, — вовремя. В последнее время он гораздо больше заботился о жене Асе Львовне, с которой прожил всю жизнь, чем о себе, своей работе, своем великом балете и неблагодарной (как всегда) стране (за всю жизнь его наградили только «Заслуженным деятелем искусств»; впрочем, честь Отечества спасла «Золотая Маска», в 2019-м назвав его лауреатом «за выдающийся вклад в развитие театрального искусства»).

Асе Львовне — все возможные соболезнования. Похороны будут на Донском кладбище.