Пятый международный фестиваль «Александринский» открылся премьерной постановкой «Укрощение строптивой» известного литовского режиссера Оскараса Коршуноваса. Последние тридцать минут спектакля хороши настолько, что наполняют обаянием предшествующие три часа безостановочных кульбитов и продолжительных диалогов, от которых, пожалуй, и сам Шекспир отказался бы, посмотрев спектакль разок-другой.

Построенная в фарсовых традициях ранняя шекспировская пьеса «Укрощение строптивой» задумана автором по принципу театра в театре. Некий лорд решает разыграть случайно встретившегося ему медника Слая: пьяного юношу моют, переносят в господскую постель и после пробуждения обращаются с ним, как с дворянином. Впрочем, на этом история забулдыги благополучно в пьесе заканчивается, уступая место разыгрываемым перед ним любовным интригам.

Один из ведущих европейских режиссеров Оскарас Коршуновас, уже демонстрировавший на фестивалях «Балтийского дома» своеобразное видение Шекспира (гипнотический «Гамлет» и перенесенные в бакалейную лавку «Ромео и Джульетта»), в спектакле сюжетную линию Слая не бросает: этот персонаж в исполнении Валентина Захарова все время находится на сцене, комментирует и даже вмешивается в действие. «Жизнь есть театр» — этим постулатом вооружалось не одно поколение режиссеров. Не одно поколение зрителей в свою очередь безропотно с этим соглашалось. А то, что жена во всем должна покорно повиноваться мужу, все-таки теорема, а не аксиома. Впрочем, зрелищность спектакля в какой-то момент настолько захватывает, что тут уж не до возражений.

Находки режиссера и художника действуют на зрителя так же, как методы воспитания сообразительного Петруччо авторства Дмитрия Лысенкова на взбалмошную невесту Катарину в выразительном исполнении статной Александры Большаковой: доводят до изнеможения и берут под финал без боя. Женившись, Петруччо держит непокорную в принудительном аскетизме (морит голодом, проще говоря). Режиссер же держит зал под прицелом: Катарина, например, так активно размахивает вешалками, что некоторые из них, отскочив, долетают до первых рядов, провоцируя зрителей и впредь ожидать жонглерских ляпов с напряжением. Но главное, конечно, другое: Петруччо не дает жене насладиться прелестными нарядами, убирая их сразу после примерки, а зрителю не дают прийти в себя от круговорота «нарядов» сценических. Художник Юрайте Паулекайте сочинила на сцене живописный бардак: тут и гипсовая лошадь без головы, и кукла в два человеческих роста, и бюсты писателей мировой литературы, и череда париков на болванках, и прочая пыльная театральная бутафория. Что касается костюмов героев, то актеры расхаживают по сцене в черных штанах и майках и только на время диалогов буквально прикрываются шикарными историческими нарядами. У каждого героя есть соответствующий манекен на колесиках, который и становится как бы картинкой к рамке — из-за него торчат лишь голова и руки, вставленные в рукава.

Когда герои надевают наконец платья, наступает момент истины — финальная сцена, во время которой укрощаются сомнения в состоятельности высказывания. Пришедшая по приказу мужа Катарина в роскошном царском одеянии произносит страстный монолог о женской доле. Слова ее (по отдельности рассыпающиеся даже от простых возражений) мощно и цельно звучат на фоне величественной тишины, завораживая и заставляя поверить во что угодно. И если у Петруччо был козырь в кармане — родившаяся любовь к Катарине, то и Коршуновас не без него подступился к своей «Строптивой».