В Петербурге — первая и, думается, одна из наиболее заметных премьер сезона. «Укрощение строптивой» литовца Оскараса Коршуноваса, постоянного и увлеченного интерпретатора Шекспира, сперва «обкатали» в Москве, а затем открыли им фестиваль «Александринский». Насколько бы глубоко ни погружался Коршуновас в материал (например, в одном из самых сложных своих спектаклей — «Гамлете»), игра в театр — отправная точка любого его путешествия. Взявшись за «Укрощение», режиссер поступил нетрадиционным для современных режиссеров образом — не выкинул из текста пьесы ни строчки (правда, кое-что добавив) и не внес ни малейших изменений в ее композицию. Трудно сказать, когда в последний раз русский театр обращался к шекспировской интродукции, в которой Лорд при участии труппы придворных актеров разыгрывают уснувшего у ворот дворца пьяницу медника Слая, уверяя, что он — знатный вельможа, проведший долгие годы в летаргическом обмороке. Для него же комедианты и разыгрывают «Укрощение строптивой». Для Коршуноваса эта театральная преамбула и есть ось сюжета. Он еще больше усложняет прием «театра в театре».

Не успевает погаснуть свет и подняться бархатный занавес, на сцену вываливается расхристанный персонаж «из зала» в обнимку с бутылкой виски. Его пытается остановить нервная капельдинерша (Юлия Марченко). Пьяница скандалит, требуя приобщения к «прекрасному», а успокоившись, рассказывает историю большой любви, разбившейся о быт. Правда, вскоре отбрасывает игру в «новую естественность», сообщая, что он — актер Валентин Захаров и предстанет перед зрителями в образе Слая. Незатейливый биографический сюжет, приключившийся как бы с актером Захаровым, нужен Коршуновасу затем, что он деликатно соприкасается с театральным сюжетом «укрощения» там, где возникает тема игровых социальных статусов, стершихся гендерных отличий и смешавшихся ролевых функций. А вместе со Слаем, в которого перевоплощается буян «из зала», на щедрой ярмарке театральных чудес Оскараса Коршуноваса оказываются и зрители.

Действие разворачивается на театральном складе, при активном участии гипсовых голов Сократа и Пушкина и прочего театрального барахла. Он же — гардеробная. Причем персонажи-актеры только в финале влезают в свои костюмы, срастаются с ними. А так — непрестанно перекатывают портновские манекены с надетыми на них камзолами и платьями, прячась за ними и манипулируя их рукавами.

Коршуновас — мастер «внутрикадрового» монтажа. Каждая сцена спектакля — изысканная композиция, с множеством планов, прихотливым расположением фигур и барочной избыточностью бутафорских объектов. Визуально они напоминают постмодернистские «кладбища культуры» Питера Гринуэя. Спектакль Коршуноваса — не менее причудливый, но куда более развязный калейдоскоп карнавально-непристойных образов. Актеры появляются черными демонами, утаскивающими Слая в свою театральную преисподнюю. Слай получает «подругу» — долговязый Паж Андрея Матюкова отвечает в спектакле за травестированную «женственность». С раскрашенным лицом и голым торсом, в юбке и на котурнах, он принимает вычурные позы, будто одна из виктюковских «Сужанок». Гортензио, женишок Бьянки — «сексапил» Виталий Коваленко, рычит монолог о разбитой Катариной мандолине — как будто он Высоцкий в роли Гамлета. А некий котик с усами из метелки (хоть убейте — не вспомните такого лица в пьесе) подмяукивает, аккомпанируя дуэту Бьянки и Люченцио.

Фантасмагория достигает апогея, когда Катарина приезжает в дом Петруччо. Кажется, будто Петруччо сразу везде. Мелькая с быстротой молнии, он отправляет в чрево дымящейся безголовой лошади подгоревшее жаркое и шляпки Катарины. В гигантской клетке ярко-красный Паж скачет по прутьям, раскачивается удавившийся Слай, а бородач в античной маске притаскивает гроб, в который упаковывают строптивую.

Филигранно решен первый дуэт Катарины (Александра Большакова) и Петруччо (Дмитрий Лысенков) — как акробатический поединок с элементами танца, театра кукол, вольной борьбы и арм-рестлинга. Побеждает, конечно, муж, потому что юродствует куда более изобретательно. Превращая Катарину в безвольного участника «безумного чаепития», доводя до изнеможения голодом и усталостью, Петруччо-режиссер ведет ее к катарсису. Покорность Катарины поставлена как озарение. Коршуноваса не интересуют ни любовная, ни антифеминистская трактовки комедии Шекспира. В финале героиня просто меняет амплуа. Она уже не «актерка» в черной прозодежде, не девчонка-оторва, а маска царственной всепоглощающей женственности. Под белый шлейф ее королевского платья в финале рады забиться не только Петруччо, но и Слай.

Для актеров Александринки режиссура Коршуноваса оказалась отличным тренингом по размятию их актерского организма, скачком из набивших оскомину амплуа. Но композиция целого слишком громоздка и рыхла. И даже очередной «кролик», которого извлекает из своей шляпы волшебника Коршуновас, а вернее — гипсовый муравьед, в компании которого появляется упоительно бестолковый персонаж Игоря Волкова, уже не вызывает былого восторга. Растерянный Слай в детском чепчике и нагруднике мается без дела, ему так и не удается принять участие в сценических метаморфозах, вплоть до того момента, когда он заново «появляется на свет» из-под подола Ее Величества Женщины. Театр нужен для того, чтобы преображать жизнь и человека, предложить ему новые роли и воплотиться в них — сообщает Оскарас Коршуновас. И эта совсем не новая мысль выходит из-под его «пера», рождается на свет пускай и слишком долго, но с ненавязчивой обаятельностью.