Новый спектакль Оскараса Коршуноваса «Укрощение строптивой», которым открылся V международный театральный фестиваль «Александринский», в городе ждали. Просто потому, что постановки иностранцев в Петербурге, увы, редки, особенно если говорить о режиссерах с мировыми именами и остро чувствуется потребность во вливании свежей крови. А главное — в новых идеях

Идею Коршуновас в свой спектакль принес. Не новую, правда, — старую как мир, но довольно завлекательную. Он предложил зрителю поиграть в театр. В предпремьерных интервью режиссер много говорил о том, как игра способна преобразить жизнь человека. Тезис «жизнь — театр» решен просто: в свой спектакль Коршуновас включает спектакль, который перед пьяницей Слаем (Валентин Захаров) в качестве злой шутки разыграет свита слуг-псов Лорда (Семен Сытник). По совместительству слуги становятся актерами. Именно они стаскивают со Слая джинсы и цветную футболку, в которых он заявился прямо в зрительный зал с бутылкой пива и с историей несчастной любви, и переодевают его в неразумного младенца, нацепив что-то вроде памперсов и чепчика. Этот несмысленыш убеждается в том, что он — знатный человек и все, что было до того — пьянство, грязь и нищета, — лишь сон. В качестве лекарства от «потери памяти» Слаю предлагается посмотреть спектакль.

И Коршуновас начинает увлекательнейшую на первые полчаса игру в театр. Художница Юрайте Паулекайте загромождает сцену таким количеством закулисного хлама, что актеры то и дело спотыкаются о декорации. Тут и болванки для париков, и шкаф, забитый до отказа платьями, и гроб, и грязная ванна, стоящая торцом, и скелет с волосами, и сваленные в кучу портреты корифеев Александринки, и гипсовые головы мудрецов — от Сократа до кого-то вроде Пушкина, кажется… Есть еще голова лошади. И отдельно лошадь без головы. Все это густо припудрено театральным дымом и озвучено, как в цирке, живым оркестриком. Все здесь взрывается, двигается, шипит и пенится. А актеры — герои шекспировской комедии в черной прозодежде то и дело подбегают к расставленным по сцене портновским манекенам на колесиках, на которых надеты разные костюмы, вставляют руки в их рукава и на время как бы перевоплощаются из актеров в персонажей. А потом они должны, по идее, совершить прыжок из-за маски обратно (если в условиях дано, что мы играем в театр).

Но этого не происходит. Придумав оригинальный ход, режиссер Коршуновас не дает ему развития. И все замечательные «примочки» — любовный «разговор» Бьянки (Мария Луговая) и Люченцио (Тихон Жизневский) посредством перышка, которым они жонглируют, дуя на него, яростная атака нахала Петруччо (Дмитрий Лысенков) строптивой Катариной (Александра Большакова) при помощи вешалок, которые она крутит, как Лара Крофт мечи, и многие другие — остаются лишь «примочками». Их так много, что зритель теряет всяческую возможность их расшифровать и зафиксировать в памяти.

Истинное удовольствие наблюдать, как честно и живо работают артисты Александринского театра, как всеми силами они, воспитанные главным режиссером Фокиным рациональными и сдержанными, стараются приживить себе эту новую, незнакомую буффонную природу. Но от спектакля остается довольно тягостное послевкусие. Пошумели, и будет. Строптивую укротили голодом, в результате она за курицу едва не отдалась слуге. А за что она полюбила, как говорит, истязателя и фитюльку Петруччо, на свадьбу явившегося в футбольных трусах и древнегреческом шлеме, абсолютная загадка. И всю эту сумятицу Коршуновасу можно было бы простить за один откровенный прорыв: страстное танго Катарины и Петруччо прямо на гробе, под аккомпанемент поцелуя такого горячего, что казалось, еще секунду, и кулисы воспламенятся. И тут бы поставить точку. Но литовец, словно пытаясь догнать и перегнать своего соотечественника, представителя старшего поколения литовской режиссуры Эмунтаса Някрошюса, знаменитого своими множественными финалами, продолжает историю. И еще тридцать долгих минут зритель вынужден слушать диалоги между мужьями и непослушными женами, которые кажутся вмонтированными из другого спектакля. Апофеоз получасового второго финала — монолог Катарины, облаченной в белоснежное платье Елизаветы Английской, о высшем предназначении женщины, которое есть послушание. Начав с предложения поиграть, режиссер закончил почти что домостроем — решение как минимум странное. Судя по всему, Коршуновас заигрался настолько, что забыл, во что играл.