Театр им. Ленсовета порадовал своих поклонников первой премьерой юбилейного, 80-го сезона. Комедию «Все мы прекрасные люди» по пьесе И.С.Тургенева «Месяц в деревне» поставил главный режиссер театра Юрий Бутусов. После «Макбет.Кино» режиссер предпринял вторую попытку изменить «звук» восприятия театра в городе. И, следует отметить, у него это вновь получилось.

Одна из самых известных пьес Тургенева снискала популярность бенефисами актрис и яркими режиссерскими интерпретациями. В основе сюжета — страсть, охватившая хозяйку дома Наталью Петровну к приехавшему молодому учителю Беляеву, ее соперничество с воспитанницей Верой, излечение от любовного недуга. Однако традиционные темы пьесы — разрыв моральных норм и закат дворянского гнезда — Юрия Бутусова не заинтересовали. Постановщик в старой фабуле обнаруживает темы, неожиданно звучащие в духе сегодняшнего дня.

«Месяц» деревенской истории Тургенев вмещает в четыре дня. Ровно столько ему нужно, чтобы в пяти актах «окутать дымкой» случай из личной жизни. Бутусов бьет авторский рекорд: трехчасовое действо случается за утренним чаем, в одно мгновение, будто героиня закрыла глаза и открыла их вновь. Вот между этим смыканием ресниц спектакль театра Ленсовета и живет. Мы попадаем в разломанный мир, где все случившееся напоминает мираж, галлюцинацию, следствие солнечного удара. Плод вольной фантазии, преподносящей вариации сцен, видений, воспоминаний, иллюзий, складывающихся к финалу в объемную картину. Написана она индивидуальным почерком, с подъемами и спусками, крючками, узелками, росчерками, толщинками и утончениями, завитушками и загогулинами. Увидев один раз, легко запомнить такой наклон режиссерского почерка с его ироничной, лишь кажущейся ученической простотой и выразительными акцентами.

Юрий Бутусов сознательно не подражает жизни, он создает ее, конструирует из мрака и света, из театральной пудры, брызг и пыли, из мощной динамики массовых сцен и лучезарных актерских индивидуальностей, из тонких материй цитат, аллюзий и метафор, как на крыльях бабочек, из пыльцы складывающихся в рисунок.

Тургеневская деревня в спектакле — «садовое товарищество». Герои, ставшие частью запутанного клубка любви, — садоводы, коротавшие летние дни заботами о дачном благоустройстве. Вместо русского ампира усадьбы — не обклеенные обоями ветхие фанерные листы, которыми традиционно отделывали внутренность дешевого жилья. Художник Виктор Шилькрот выстраивает домик Ниф-Нифа и Нуф-Нуфа уже после прихода волка. Редкий штакетник. Зияющие в стенах дыры. Окна с бахромой газетного утепления. Наспех клееный, отдельно висящий «парус» дешевых обоев. Разностильные стулья, сваленные грудой. Б/ушные шины. Садовый инвентарь. Ванна с дождевой водой. Бочки с напольным брусом вместо сиденья. И целых два разобранных фортепиано, как свидетельство того, что музыка гостит на этой даче часто. Из «дворянских церемоний» остались две сцены «утреннего чая», да и те, начиная и завершая спектакль, показаны «цирлих-манирлих» с кринолинами, фарфором и канделябрами, отчего эффект нереальности происходящего только усилился.

Нереальность подчеркивается и вольно соседствующими в спектакле временными «зонами», каждая контрастно оттеняет предыдущую. В первой зоне властвуют приметы середины XIX века, когда пьеса была написана. Во второй — советское время, определившее становление не только режиссера, но и зрителя. В третьей — мир иллюзий, вымысла, «сказок для взрослых», цитат из спектаклей или кино. И, наконец, четвертая — актуальное время, здесь и сейчас, с его бытовой конкретностью и отсутствием эстетизма. Отрывки недоговоренных историй, будто иллюминирующие окошки движущегося в темноте поезда, мелькают в тексте спектакля. Как и в предыдущих спектаклях Бутусова, к финалу разрозненные сцены окажутся крепко сцепленными, оправдывая и витиеватость повествования, и дробность языка, и новизну трактовки.

Такую главную героиню, Наталью Петровну, театралы не знали. Она вовсе не «зашнурованная в корсет оранжерейная роза, захотевшая стать полевым цветком», как описал ее К.С. Станиславский в режиссерской экспликации спектакля 1909 года. Вместо розы в главной роли персонаж из другой эпохи, идеал советской гендерности, «женщина — друг, товарищ и брат». Бесчеловечная, лживая, абсурдная история, подробно описанная исследователями российского феминизма и многократно осмеянная культурой ХХ века.

Именно внутри этой идеологической аномалии и находит творческая группа спектакля повод для пробуждения любви. Как в такой духоте не полюбить? Режиссер усиливает конфликт, организовав противостояние свекрови, наряженной то в кринолин, то в ночную сорочку, то в вечерний фиолет, против Натальи Петровны — солистки рок-группы, девушки вне быта, с легкостью засыпающей на составных стульях и ныряющей одетой в ванну с дождевой водой. Две стороны социалистических баррикад: заботливая свекровь, носящая провиант работящему сыну, против невестки-стрекозы-бездельницы, вокруг которой мужчины вьются стаями. Извечный сюжет.

Изыск образа Натальи Петровны в ее исполнительнице. В новом амплуа выступила Анна Ковальчук, сумевшая создать живой, правдивый, запоминающийся образ, и, что особенно ценно, без его осуждения или защиты. Возможно, одна из самых интересно сыгранных женских ролей сезона. Такую «народную» героиню последний раз создавали разве во времена успешного советского кино. Для Ковальчук это новая грань таланта. Для Бутусова — сердцевина концепта. А для зрителя — мечта влюбиться и превратиться из соратницы-брата в оранжерейную розу точно попадает в нерв ожидания современных женщин, на 95% составляющих сегодняшний зал. Эта история о них и для них.

Еще одна большая удача — рефреном проходящая в спектакле роль собирающейся что-то рассказать сыну свекрови. Анна Ислаева (Галина Субботина) отвечает за связь поколений, устойчивость семьи, случайное познание Наташиной тайны, ее сохранность, манипулирование и наказание. Сколько беспокойства, томлений, боли и любви переживает этот персонаж, к финалу нас изрядно удививший. В сцене очередного «сна» бабушка Ислаева вдруг становится Данаей, восседающей в неглиже у зеркала трюмо, ожидающей обморока сексуальной сказки. А с обратной стороны этой эротоманской картинки внук Коля «жарит» шлягер на аккордеоне.

Вторая соперница любовного соревнования — 17-летняя воспитанница Верочка (Анастасия Дюкова), цепкая, как сорная трава, и прямолинейная, как первомайская открытка. Быстро схватывающая, как все лишившиеся родителей дети, удивляющая диапазоном: от неподдельной искренности признания в любви до быстрого освоения арсенала соперничества со своей учительницей. «Вам сколько лет?» — задаст вопрос своей опекунше Верочка, и, мерно ступая по прямой ножками в алых туфлях, пойдет прочь, будто отчитавшись по выученному у Натальи Петровны уроку. Даже чтение стихотворения Ахматовой становится взрослым пике перед собравшимися на завалинке мужчинами. Эта Вера любит из подражания, из отрицания, из старания низвержением кумира достичь независимости и свободы.

Женские образы узнаваемы, точны и реалистичны. Образы же мужчин, как часть фантазии, наоборот, фрагментарны, искусственны, сознательно лишены режиссером натуралистических красок. Они в диалогах пританцовывают, гримасничают, фокусничают, играют в оркестре, носят полиэтиленовые мешки с чудесами, изображают бородачей рок-н-рольной группы ZZ-top, по-цирковому переставляют мебель, словом, живут по воле чужой фантазии.

Самый яркий среди них — Ракитин. Его образ решен также в стилистике «агитации за счастье». Он «советский декабрист», воспетый книгами Н.Эйдельмана, Ю.Лотмана, Б.Окуджавы. Девиз Ракитина — «Друг всегда уступить готов место в шлюпке и круг» — строки из популярной тогда «Песни о друге» Поженяна-Петрова. А далее: «Если случится, что он влюблен, А я на его пути, Уйду с дороги такой закон: Третий должен уйти». В роли Ракитина вы увидите «нового» Сергея Перегудова, маленького человека с большим сердцем. Его персонаж, как и сам Тургенев, друг семьи возлюбленной Полины Виардо, провел жизнь «на краешке чужого гнезда».

Тема «мужской дружбы» поддержана и в образе мужа Натальи — Аркадия Иcлaeва (Антон Багров). Герой весь соткан из реплик мультика Фёдора Хитрука про циркового льва Бонифация. Ислаев-Бонифаций — одержимый трудоголик, на даче он строит плотину (еще один социалистический идеал, торжествующий победу системы над природой). Сцена стахановского труда Ислаева с товарищами решена в стилистике советского киношлягера «Большая жизнь»: шахтеры, перевыполняя план, преодолевают стихию камня и воды, совершая человеческий подвиг. Ислаев-Багров источает радость и позитив. В редкие минуты отдыха Ислаев в соломенной шляпе и полосатом трико проводит в шезлонге, развернутом на принесенной с собой же горе песка. В этом спектакле мужчины все радости носят с собой. Так снятый с плеча мешок из черного полиэтилена открывает гору семечек, речной песок или воду, словом, то, что составляет стандартный набор дачного отдыха.

И учитель Беляев (Иван Бровин) нов. Он из ребят с соседнего двора. Его «играют» женщины. Он, не рисует, не запускает фейерверки, не мастерит воздушного змея и лук со стрелами Амура, не лезет на дерево за белкой, как у Тургенева. Все это героини увидели в нем вне сценического пространства. От Тургенева в нем — незнание французского, как, впрочем, не знают его и все остальные обитатели участков садоводства имени Режиссерской Фантазии.

Самый распространенный комплекс «родившихся в СССР» — дачный долгострой. В мире сегодняшних ритмов и возможностей эта тема вызывает лишь милые, приятные воспоминания. Ностальгический опыт — смотреть на то, как в этом не успевшем достроиться и ветшающем на глазах мире герои обретают и теряют любовь, силу, желание жить. Какие же они все бессемейные, беззащитные и одинокие люди. И заглавные, и те, что на периферии. Именно во второстепенных персонажах шутливый прищур постановщика оттеняет ностальгическое звучание «милоты» ретроспекций. Типичный прием тонкой вудиаленовской иронии, когда в вереницу множественных крошечных шуток встраивается одна из «иного теста». Так, прямо из Достоевского, мужик с топором, преподает урок зарвавшейся служанке, устраивая секс после ссоры. Он же немец-гувернер Шааф то с саженцами, то с плеткой, то с аккордеоном. Все персонажи будто носятся по кругу хрестоматийных тургеневских тем: быт-эрос-искусство- быт. Слуга Матвей то голым ретируется с ночного свидания, то готов ударником стучать на барабанах и ведре. Младший Ислаев — Коля то по кусочкам крошит воздушного змея, то с сачком носится за воображаемой бабочкой по сцене, то подыграет в будуаре бабушке-императрице.

Отдельный случай — доктор Игнатий Шпигельский, дачный монстр, «сшитый» из популярных у «детей СССР» зарубежных кинострашилок — нечто среднее между влюбленным горбуном из Нотр-Дама, ночным кошмаром Фредди Крюгером и крепышом Франкенштейном. В исполнении молодого актера Григория Чабана странный, всех пугающий доктор появляется ниоткуда, резко приставляет руку к пульсу больного, носит в карманах не то побелку, не то морфий, а в саквояже хранит трехлитровую водочную бутыль. Он отвечает за фокусы с воображением, как маг из «Золушки», перенося персонажей из одной области сна в другую. При этом в самом конце, усевшись удобно на бочку, открыто раскрывает зрителям карты, соединив куски сюжета в единую стройную линию «будто нельзя двух людей разом любить».

В финале Бутусов вновь предлагает вернуться в наше воспоминание, к самому началу спектакля. Для полноты впечатления Вы можете даже моргнуть. За столом вновь окажутся четверо — Ислаев, его мать, сын Николя и Наталья, правда, не в джинсах, а в пышных гардеробах XIX века. И, глядя на окрашенную театральным солнцем сцену, где герои будут просто пить чай и тихо болтать, мы услышим отрывок из радиоспектакля, в котором Наталья Петровна рассуждает о том, «какие мы все-таки прекрасные люди»… Да, мы такие.