В рамках XIV Фестиваля «Арлекин» прошла режиссерско-драматургическая лаборатория «В театр на „Самокате“»

Подобные лаборатории на «Арлекине» не первый год. Их бессменным инициатором выступает иностранный отдел РГИСИ (в этом году — Юлия Клейман и Мария Слоева). Но если, например, в прошлом году режиссеры-участники работали с готовым материалом — немецкоязычными пьесами из сборника «ШАГ 11+», то в этом году создание пьес стало одним из этапов лаборатории. В качестве литературной основы молодым драматургам (мастерская Натальи Скороход) и режиссерам (ученики, недавние выпускники РГИСИ) организаторами были предложены пять книг, выпущенных знаменитым издательством «Самокат», специализирующимся на современной европейской прозе для детей и подростков. Организаторы провели переговоры с издательством, издательство — с авторами. Режиссер писал экспликацию, драматург — пьесу. Их работа шла едва ли не параллельно, пары решали общие художественные задачи. Насколько продуктивным и не иллюстративным может быть подобный сговор, показали эскизы.

По итогам отбора экспликаций в программу вошли четыре эскиза.

Несколько лет назад для книг «Самоката» в магазинах сети «Буквоед» был даже выделен специальный стенд. На нем можно было прочитать: «Книги для особых детей и их родителей» (или что-то вроде того). От такой специализации позднее отказались. Вся «особость» продукции «Самоката» в том, что европейские писатели мастерски говорят с аудиторией на темы, которые могут показаться российским родителям и социальным институтам несколько болезненными. Конечно, в Европе много воды уже утекло с тех пор, как «Пеппи Длинныйчулок» была не рекомендована к чтению детьми как материал, диктующий вредные поведенческие установки. Наши «воды» не столь стремительны, а иногда их и вовсе пытаются повернуть вспять… В европейской литературе для детей запретных тем нет, есть особые способы их подачи. Персонажи книг Марии Парр, Мони Нильсон, Ульфа Старка и др. могут сталкиваться с расизмом, школьным моббингом, смертью близких, гендерным самоопределением, да и попросту — с собственным взрослением, физиологическим и психологическим, что, возможно, болезненнее всего. Люди все разные: у кого-то — дурацкое имя, у кого-то — волосатые ноги. Но на терпимости, уважении к индивидуальности строятся законы человеческого общежития. Поэтому у европейской (и особенно скандинавской) прозы для детей замечательный психотерапевтический эффект. Она помогает читателю принимать себя и уважать мир другого.

Некоторые авторы даже предоставляют своим читателям возможность взросления вместе со своими героями. Так, например, серия книг Мони Нильсон про шведского мальчика со странным, как у греческого йогурта, именем Цацики — это целая эпопея. В первой книге Цацики первоклассник, в последней — уже подросток с ломающимся голосом. Эскиз пьесы по повести «Цацики идет в школу» представила выпускница мастерской Ю. М. Красовского Юлия Каландаришвили (текст Алисы Протас). Но его нам, к сожалению, не удалось увидеть.

Героиня романа немецкой писательницы Гудрун Мебс «Воскресный ребенок» живет в приюте и мечтает обзавестись, по примеру прочих, «воскресными родителями», то есть семьей, которая будет брать ее по выходным, водить в кино и кормить мороженым. Такая адаптивная социальная практика распространена в Европе. Когда у героини, наконец, появляется «мама», то облик ее и образ жизни разительно отличаются от того, что нафантазировала «воскресная дочка»: у нее нет ни длинных волос, ни меховой шубы, ни спортивного автомобиля. «Воскресная мама» курит, ездит на трамвае, и дом ее — типичное неряшливое жилище работника умственного труда (детской писательницы).

Несовпадение ожиданий и притирка героинь друг к другу — тот магистральный сюжет, который мы наблюдаем. Резкая и ревнивая героиня меняется по ходу действия, можно сказать, испытывает опыт трансгрессии, принимает другого, даже если этот другой — слюнявый дурачок Карли. Никакого хардкора в книге нет, и даже хеппи-энд заведомо гарантирован. Однако, к примеру, героини — взрослая и ребенок — вместе принимают ванну, замерзнув во время загородной прогулки. Эпизод, едва ли возможный на сцене ТЮЗа.

«Воскресный ребенок».
Фото — С. Леонтьев.

Драматург Евгений Ионов выбрал наиболее прямой путь и пошел прямо «по следам» книги (не избежав сокращений, но сохранив основной состав событий), разбавив прямую речь героев «эпическими» закадровыми комментариями. То есть мы слышим не только их диалоги, но и пояснения поступков. Этот прием перешел в эскиз Дмитрия Крестьянкина, разыгранный артистами бодро, но без излишних потуг и педалирования признаков «младшего школьного возраста». Плоть и собственную речь обрел Зайчик — любимая игрушка и главное доверенное лицо героини. Но самую любопытную метаморфозу претерпел «протагонист». Буквально за сутки до показа девочка стала мальчиком. В результате форс-мажорных обстоятельств «воскресным ребенком» стал артист Леон Словицкий. Подобное превращение неожиданно добавило особую «фрейдистскую» краску в отношения мамы (Дарья Жовнер) и ребенка, бешено ревнующего ее к бой-френду.

Более решительно литературную основу пересмотрели драматург Настасья Федорова и режиссер Роман Муромцев (мастерская Анатолия Праудина). Роман «Собака Пес» француза Даниэля Пеннака рассказывает о судьбе бродячего пса, который, пройдя через испытания и приключения, обретает дом и любящую хозяйку Пом. Наверняка, кому-то из зрителей старшего поколения вспомнится повесть «До свидания, овраг», неоднократно инсценировавшаяся в 1980–1990-е годы. Обычно режиссеры шли по пути наименьшего сопротивления и каждому из «беспризорников» подбирали социальный типаж. Авторы эскиза сделали попытку — уже на уровне драматургии — уйти от повествовательности и знакомых поведенческих маркеров братьев наших меньших в театре.

Действие происходит в двух планах — на сцене и на видео. На видео — дворы-колодцы, площадки, помойки, грязный снег — типичный петербургский пейзаж, иногда в кадр попадает собака. Как сопровождение видео — закадровый монолог старого Пса. Это история от первого лица, рассказ о прошлом, о том, что было — о встрече, о предательстве и о самом последнем расставании, которое неизбежно. Из истории вычтена вся авантюрная составляющая — козни родителей Пом, революция бродячих животных, громящих их буржуазную квартиру. Голос актера Дениса Гусева звучит приглушенно-ровно, как будто издалека. Это создает особый эффект дистанции. Подключает зрителей через необходимость прислушиваться, совершать почти физическое усилие.

«Собака Пес».
Фото — С. Леонтьев.

На сцене — настоящий лабиринт из старых картонных коробок, разрисованных черным, тряпья, банок краски. В этой инсталляции обитает, ее обживает актриса Юлия Волокитина, бродяжка в одежде с чужого плеча, с упрямым и требовательным взглядом исподлобья. Актриса существует почти бессловесно, обыгрывая объекты, составляющие ее мир. И только изредка берет в руки гитару, чтобы спеть странную песенку про неприятности в семье. На сцене же — импровизированная будка. Иногда из нее выглядывает Пес — настоящая живая дворняга, крупная, уши торчком, с живым и умным взглядом. И кажется, будто бунтарка Пом выросла и покинула свой мещанский мир, чтобы поселиться на помойке вместе с Псом. Этот ряд лишен повествовательности, абсолютно автономен. Если говорить об общем впечатлении, то оно собирается не на сцене, а в нашем сознании. Единственное, чего хочется пожелать артистке, — чуть больше «присутствия», чуть меньше «игры». Так как партнер сейчас переигрывает ее стократ.

Иван Заславец (мастерская Г. Р. Тростянецкого) поставил инсценировку Элины Петровой по книге «Волна» американца Тодда Штрассера об эксперименте в школе, где учитель истории на практике показал, как легко нацистские идеи завладевают умами.

Эскиз-бродилка, в данном случае — по многочисленным лестницам театра "Зазеркалье«, а мы соответственно участники эксперимента — школьники. Драматург переносит время действия в наши дни (в книге это 80-е прошлого века) и в нашу школу. Не очень доверяя тексту и не найдя в нем глубины психологических мотивировок, драматург и актеры создают некие усредненные характеры. «Школьники» представляются: Аня — Анна Покровская, Женя — Евгений Рыжик, Настя — Анастасия Буткова, Роберт — Роберто Карлос — и немного рассказывают о себе. Но по типажам уже понятно: сутулый, с иностранным именем — изгой; бодрый, подвижный — футболист-заводила; с горящими глазами — отличница; с накрашенными губами — красотка. Набор, присутствующий в любом классе, группе, коллективе. Учитель — актер Даниил Блюдов, серьезный и говорливый, распределяет зрителей на потоки: мы следуем за одним из персонажей и узнаем о нем больше. Далее наблюдаем простой и эффективный способ сплочения в единый и монолитный коллектив, весело скандирующий: «Сила в дисциплине, сила в единстве». Идеи автократии воплощаются легко: подчиняйся и повторяй. Самая сильная сцена эскиза с четким ритмом, внятно прописанными диалогами, с понятными мотивами всех героев. Группа «Волна», как предложил назвать ее учитель, оказывается большинством принята на «ура». Изгою дается возможность стать равным отличнице, футболисту в сплоченном коллективе легче выиграть заветный матч, красотке — приобрести популярность у понравившегося Жени-футболиста. Мотивы разные, а результат один. И вот мы все веселой ватагой бежим по лестнице за Жекой, крича: «Сила в единстве». Мы не последовали за Аней, ушедшей в другую сторону. Отличница заподозрила манипуляцию, а мы — кто-то просто не услышал, кто-то растерялся на лестнице. Выбор был, и мы его не сделали.

«Волна».
Фото — С. Леонтьев.

В финале все оказываются в одном зале и учитель зачитывает нам факты нынешнего геноцида, происходящего до сих пор. Этого нет в книге, но именно эта мизансцена наглядно говорит о том, что ничего не изменилось. Очередной эксперимент в отдельно взятой школе, городе, стране удастся с вероятностью 90%. Эскиз обрывается: мы — рядовые зрители, стали участниками группировки, унижающей тех, кто не с нами. Режиссер, по сути, провел с нами тот же эксперимент, что когда-то американский учитель с учениками, пытаясь объяснить, как фашизм мог поглотить целую страну. Элина Петрова, обобщая и выдирая драматургический каркас из романа, сосредотачивается на главном — механизме объединения людей в группировку, готовую на все ради достижения цели. Режиссер убеждает, что любая автократия — режиссерская, учительская — легко воплощаема, даже без психологически подробного сценария.

Учитель обрывал эксперимент, распустив организацию, но не удалось избежать трагедии. Режиссер, доказав нам, что схема работает, оборвал свой эскиз — «не хватило времени закончить», чтобы все случившиеся и происходящие трагедии не придавили нас своей безысходностью.

Такие лаборатории важны. И важно то, что ими занимаются люди, не интегрированные в систему российских ТЮЗов. Потому что хороший детский театр сейчас обычно обнаруживаешь вовсе не там, где он прописан «по адресу», где его стремятся наделить какими-то специфическими чертами. У молодых драматургов и режиссеров пока нет шор. Они пока не знают, что и как надо ставить, чтобы наполнить зал и понравиться директору, и поэтому придумывают свои эскизы так, как считают нужным, исходя из собственных представлений об актуальном, художественном, без возрастных ограничений.