В декабре в Минске на Рождественском оперном форуме Елена Образцова должна была петь Графиню в «Пиковой даме». Билеты разлетелись в один момент. Не случилось. Сделали замену. В дирекции сообщили, что певица прислала письмо с извинениями: врачи требуют ее присутствия в клинике в Германии. Тогда особенного значения этому оправданию не придали, понадеялись только, что по возвращении Елена Васильевна в Минск заглянет и обещанное выполнит, как клятвенно заверяла. Это было 14 декабря, а 12 января пришло сообщение о том, что ее не стало.

Часто бывает: уход человека заставляет посмотреть на него другими глазами. На Елену Образцову это «часто» не распространяется. На нее сразу смотрели «другими» — с самого начала карьеры. Она имела безоговорочный успех и в консерватории, и после ее окончания, работая в главном театре страны — Большом и гастролируя на сценах лучших оперных домов Европы и Америки. Она обладала фантастической популярностью и признанием во всем мире, тем самым выполняя миссию повышения авторитета отечественного искусства, способствуя объединению художественного пространства в единое целое. Звучит пышно и по-казенному, но это так. Вернее, такова власть человеческого голоса, власть пения над теми, кто любит оперу, любит вокальную музыку и просто музыку. Образцова музыку безмерно любила и передавала свою любовь слушателям. Буквально передавала. У нее была способность упиваться звуками, растворяться в них, быть полностью поглощенной и считать себя счастливой тем, что природа наделила ее даром передавать счастье, делиться им с другими. Ощущение удовольствия и наслаждения от самой возможности петь сопутствовало любому ее выступлению, любой роли, будь то победительная Кармен или поглощенная собственной драмой Сантуцца («Сельская честь» П. Масканьи), страстная Далила («Самсон и Далила» К. Сен-Санса) или мстительная Азучена («Трубадур» Д. Верди). Это была — осознанная или нет, — но сверхтема ее творчества. Некоторая экзальтация всегда присутствовала в ее пении вне зависимости от того, исполнялся лирически умиротворяющий монолог или демонстрировалось бурное кипение чувств. И в том и в другом случае существовал повышенный градус подачи эмоции — то, что свойственно оперному пению вообще: крупность, масштабность, преувеличенность вне зависимости, произносилась ли музыкальная фраза шепотом или требовала срыва на крик, пелась мелодия форте или пиано. И то и другое было наполненно, полноценно. Тому способствовали и свойства голоса — меццо-сопрано, богатого обертонами, переливающегося красками — от сверкающего верха до вызывающего мурашки глубокого низа. Голос подавался будто без усилий, будто только так и естественно изъясняться — звуками, бесконечно длящейся фразой, нюансами интонаций, казавшимися неисчислимыми.

Елена Васильевна была человеком артистичным по натуре — на сцене меняясь от образа к образу, оставалась узнаваемой, почти собой, несмотря на грим и костюмы разных исторических эпох. Она искала краски роли в себе, наделяя своих героинь силой и богатством эмоций, которыми обладала сама. В ней бурлил не наигранный, а самый что ни на есть подлинный темперамент, который все равно прорывался, даже если ситуация исполняемой музыкальной драмы предписывала сдержанность.

Ген творчества заставлял ее реализоваться не только в классическом пении — она пробовала себя как джазовая вокалистка, выходила на подмостки как драматическая актриса. Ей было интересно многое. И в своем выборе она была свободна и абсолютно лишена снобизма, ее привлекали разнообразные жанры, самый что ни на есть широкий репертуар. Она вела и самую разнообразную деятельность — консультанта, педагога, основателя и члена жюри немалого количества вокальных конкурсов. Попробовала себя и как художественный руководитель оперной труппы Михайловского театра.

Конечно, она была легендарной личностью при жизни. Таких в мире единицы.