К. Стешик. «Время быть пеплом».
Лаборатория «ON.ТЕАТР».
Режиссер Наталия Лапина, сценограф Александр Якунин.

А, пожалуй, недоумение — неплохая зрительская реакция. Думаешь после того, как недоумение немного рассеивается. Если мы стараемся не удивляться, например, спектаклю, продолжающемуся до ухода из зала последнего человека, то с какой стати удивляться постановке, которая идет чуть больше 40 минут? Однако удивляешься. И даже интересно разобраться, от чего это архаическое чувство возникает. От сочетания очевидной серьезности актерских работ и общей непритязательности? От ясности фабулы при туманности (а не отсутствии ли?) месседжа. От статики (нас вроде бы никуда не ведут — только разворачивают перед нами нечто)?

Не только этот, вошедший в список победителей «Любимовки-2012», — все тексты Константина Стешика на редкость лаконичны. На что многие сетуют. Осваивая их, театр вынужден что-то наращивать, компилировать… словом, бороться с природой автора. Наталия Лапина следует поэтике драматурга с отвагой и остается в рамках миниатюры. Краткость спасает от многого: в пьесе о том, как девушка пошла рассеивать над морем прах деда, которого никогда не видела, на некую «ту сторону», кишащую вампирами, (и рассеяла), нет ни сентиментальности, ни мелодраматизма, ни дидактики. Есть одна только незатейливая и занимательная история про то, что человек если и не вочеловечился, то, по крайней мере, рассмотрел свою и всеобщую пустоту — за пределами человеческой реальности (а где же еще?). Без интерпретации, без оценки, без идей. Почти.

Сцена из спектакля.
Фото — архив театра.

На сцене сначала плоский мир, потом отдергивается занавес и появляется перспектива. Плоский — по «эту сторону», здесь все компактно. Примостились Катя (Ольга Семенова или Василиса Алексеева) с родителями на парапете перед занавесом из листов бумаги, покрытых целлофаном, и привычно препираются. Пьют воображаемый чай за воображаемым столом. Тут бац: настоящий чемоданчик с прахом дедушки. И весть о том, что есть завещание на внучку и трехкомнатная квартира в Москве… и эксцентричная последняя воля. Отец в исполнении Артема Веселова — невозмутимый трусоватый подстрекатель. Мать Василины Стрельниковой — корыстолюбивая квочка. Дочка цельная, напористая, витальная… Какая еще? Да важно ли это? Живая.

Живые люди в этой пьесе абсолютно внятные и нарочито никакие. Они хорошо говорят. То есть говорят бесцветно и безвкусно — предельно убедительно. Они достоверны и безлики. А между тем, вся проблематика вертится вокруг обособленности, и в этом ее современность. Каждый сам по себе — не только без корней, без внешних связей. Вампир сообщает человеку: «Ты — особь, а я — нет. Я — часть конгломерата». А тут уж целая философская база. Чем дальше индивид отходит от внеличностного, хаотического, исконного единства (переставая быть частью чего-либо), тем менее индивидуальным он становится. Особь должна бы стать средоточием уникальных свойств, а теряет всякие. Эти неновые (по сути, ницшеанские), небезусловные, но явно некороткие идеи не транслируются специально. А как-то умещаются в зазоре между целостностью и поверхностностью героев.

Сцена из спектакля.
Фото — архив театра.

При этом актеры заполняют пустоту, создавая объемные, сложносочиненные, подробные образы… но не совершают подмены. Достигают обобщенности. Содержанием объема все равно остается пустота.

А действие движется быстро, как в комиксе. Доложили экспозицию, дали завязку — долой: передвинули занавес, и Катя как из-под одеяла выглядывает из щели, прорезанной в нарисованной на заднике кровати. Рядом с лучезарным пронырой — другом Димой (Олег Сенченко), который с ней на «ту сторону», конечно, не пойдет, но посоветует сталкера-охотника…

Раскрашен мир по обе стороны одинаково: все предметы светятся синим в темноте. На «той стороне» пространство обретает глубину. Вьется квадратная в сечении спираль — мультипликационная наивность, полудетская аллегория бесконечности, бесцеремонно радующая глаз. На «той стороне» все задорно и затейно. Танцы под аккордеон (здесь — единственное оружие против вампиров), оторванные головы, ласковый врун-охотник Дмитрия Белова и сам вурдалак Филиппа Могильницкого — корректный, кротко-вкрадчивый, похожий на лукавого буддистского божка… Путь держится в глубину, к иллюзорно отдаленному центру спирали.

Сцена из спектакля.
Фото — архив театра.

Сценический текст как будто нарезан на кадры или живые картины. Одна сцена — одна мизансцена. И почти назойливая — не то наивная, не то интеллектуальная — живописная доминанта: магриттовский субъект в котелке. Заведующий костром в пьесе появляется в эпилоге. Он — абстрактный и напрямую не связанный с сюжетом представитель редкой профессии. Человек, сжигающий старые фото, содержащие, с точки зрения официальной идеологии, лишнюю печаль. Темный тип: вроде бы, уничтожает связи и прошлое, но при этом любит чай из пепла (вливает память в себя?). В спектакле эпизоды перемонтированы (драматург для этой работы создавал новый сценический вариант текста). Загадочный персонаж Артема Веселова возникает в прологе и явственней ассоциируется с дедом. Дед в том же неизменном котелке появится в конце, когда станет ясно, что в чемодане не пепел, а старые фото, которые Кате еще надо сжечь. Люди с фотографий в эксцентричном исполнении все тех же актеров возникают в глубине, пока девушка сдувает глянцевитый прах. Они совершенно бессмысленные, случайные, глупые… Что они мне? Зачем на них смотреть?

Недоумение — неплохая реакция. История исчерпывается, про героев уже все давно понятно… а притягательность мира сохраняется. И неискушенные зрители с надеждой спрашивают уже после поклонов: «А может, это у них все-таки антракт?» И понимаешь, что, в принципе, было бы неплохо.