В Петербурге проходит Четвертый международный театральный фестиваль «Александринский». Одним из главных событий фестиваля стал приезд Театра им.Йожефа Катоны из Будапешта, который представил спектакли «Иванов» Чехова и «Варвары» Горького в постановке известного венгерского режиссера Тамаша Ашера.

В программе фестиваля спектакль «Eremos» афинского Театра Аттис в постановке Т.Терзопулоса, а также работа этого режиссера с артистами Александринки — трагедия Софокла «Эдип-царь».

В программе участвуют и два спектакля из Москвы — «Король Лир» (Театр «Сатирикон») в режиссуре Юрия Бутусова и «Бесприданница» («Мастерская Петра Фоменко»). Эти постановки также входят в программу фестиваля «Золотая маска» в Санкт-Петербурге«.

Открылся фестиваль премьерой Александринского театра «Дядя Ваня», пьесу Чехова поставил известный современный режиссер, американец румынского происхождения Андрей Щербан. Спектакль вызвал самые разноречивые отклики. Сегодня мы предлагаем мнение студентки Художественно-промышленной академии им.Штиглица Н.Михайловой.

Настолько болезненно и современно, что смотреть невозможно. Нужно отвернуться. Сморщиться, подержаться за кого-то, иначе умру. Скука, однообразие, дождь, дождь… И непонятно, зачем жить, что делать? Куда время ушло? Самое подходящее, самое нужное время.

Это похоже на кошмар.

Это спектакль Андрея Щербана «Дядя Ваня». Имя Чехова я бы написала в афише как-то так: «Chehov» или даже «Cheh-off», так современнее, правдивее. Офф. Конец уже, ну, все, ну, куда, кажется, дальше?

А дальше так и будет повторяться, все то же самое. Тот же самый Чехов. Он навсегда с нами — со своими вечными вопросами о смысле жизни, которые гениально спрятаны в самом обыденном, обычном, но их чувствуешь, их слышишь. Вопросы, когда речь идет только о каком-нибудь чае, водке, Жучке, погоде… Так сумел поставить спектакль режиссер.

После спектакля Андрей Щербан согласился остаться со зрителями на полчаса. Сказал, что Чехов он не только русский. Он всем в мире свой. И Японии он дядя, и Америке — брат. Чехов родной всем.

Самым главным в спектакле, мне кажется, стал простой вопрос: как быть счастливым? Возможно ли? Зрителю не хочется жалеть героев, хочется возмущаться: «Как?! Зачем? Почему они так похожи на меня!». Так похожи, что едва можно выносить, что сопереживать даже невозможно, возможно только переживать, и не только чеховскую пьесу, но и то, что у тебя самого в душе наболело.

Декорации Карменчиты БРОЖБОУ с самого начала подчеркивают это. Еще не погас свет, актеры выходят и рассаживаются по местам в зале… Совсем таком же, как зрительный, только на сцене, совсем такие же ряды, будто мы смотрим в зеркало.

Рассаживаются актеры и как будто чего-то ждут. Даже думаешь — мы, что ли, зрители, должны играть?

Что же будет? А ничего нового не будет. Потому что в жизни все проблемы остаются старыми. Все, что губит мир, старо — дрязги, ссоры, ложь, «бес разрушения», который сидит в праздных людях. Все, что спасает мир, тоже не ново — верность, чистота, способность жертвовать.

Эти лучшие качества есть в Соне (Янина Лакоба). Как она читает знаменитый последний монолог о том, что «мы отдохнем» и про «небо в алмазах»! Говорит, и эхом повторяет за ней дядя Ваня, совсем так же хочется залу повторить за своим отражением, то есть, актерами. Будто молитву слушаешь. Знакомое с детства эхо Чехова…

Соня пытается бороться против «беса разрушения», пытается объединить всех, и при этом нисколько не кривит душой. Она носит прозрачные очки, она видит мир немного другим, но она прозрачна.

Елена (Юлия Марченко), наоборот, закрыта. У нее очки черные. Она выглядит, как инопланетянка, и чувствует себя так же, она не знает, чем ей заняться на этой земле…

Дядя Ваня Сергея Паршина в этом спектакле необычен тем, что не кажется человеком конченым, он еще силен, он еще будет, еще захочет жить, так я почувствовала его характер. И несмотря на то, что он говорит: «Жизнь прошла», в это, слава Богу, не верится.

Интересен Астров Игоря Волкова. Правдивый, остроумный, простой. Самый, кажется, современный. В нем русская душа сочетается с вынужденной, вымуштрованной работоспособностью. Так надо действовать в современном мире.

Вообще, мне кажется, это спектакль о конфликте знаменитой русской души с большим миром, «испорченным» глобализацией, упрощенным ею. Мир упростился, а душа, и даже не только русская, она никогда не упрощается. Она сложна всегда. Об этом, думается, хотел напомнить режиссер.

Неслучайно в спектакле часто звучит иностранная речь, кроме немецких и французских слов, которые встречаются в чеховской пьесе, звучат еще английские фразы, особенно в устах Елены Андреевны. Все восхищаются ею, как можно восхищаться цивилизованным, внешне привлекательным западным миром, но все-таки не любить его. И она никого не любит. В ней как будто нет души, или душа глубоко спрятана. И доктор, и дядя Ваня как-то пытаются добиться внимания Елены, но, кажется, обоим ясно, что с ней они не будут счастливы.

Элен — это как олицетворение страны, о которой горячо говорит Соня, где все счастливы, где живут красивые люди, но та страна хороша только как мечта, образ, который живет в сердце. Для сердца, для укрепления духа, может быть, более важна именно безысходность, деревенская тоска и грязь?

На сцене среди декораций есть настоящая грязь, в которой поначалу спотыкаются дядя Ваня, доктор, а потом, перед отъездом, и Елена. Становится ясно, что она такая же, как все, хоть и отвергала всех высокомерно, она даже хуже других, потому что обманывает себя, сама с собой не честна, в отличие от дяди Вани, Сони, доктора, даже няни, которые не питают никаких иллюзий. Они живут плохо, но они все-таки смотрят правде в глаза, и Богу как будто тоже прямо в глаза смотрят. Мы — такие. Нам — так дано. Но мы терпим.

Новые люди в лице профессора (Семен Сытник) и его молодой жены не готовы терпеть. Все в их облике лживо и вымучено. Днем профессор бодр и весел, обут в белые ботинки с черными носами — такие носят танцоры, а между тем, он болеет подагрой, режиссер показывает нам изнаночную сторону его жизни. Ночь. Красная комната. Красный — цвет болезненный, нервный. Профессор высоко сидит, за квадратными рамами окна, как птица в клетке, в золотой.

Его трудами когда-то увлекался дядя Ваня, потом понял, что обманулся. Но поздно. Мечта, осветившая всю его жизнь, оказалась ложью, и вся жизнь, таким образом, тоже оказалась неправдой, пустотой.

Режиссер, мне кажется, хотел обратить внимание и на эту тему чеховской пьесы — правда и ложь. Что лучше? Обманывать себя и делать вид, что жизнь счастлива, не скучна, не трагична, или плакать над правдой, но сохранять живую душу…

Это, мне кажется, проблема очень современная.