«Шея жирафа». По роману Ю. Шалански.
Новгородский театр для детей и молодежи «Малый».
Режиссер Надежда Алексеева, художники Игорь Семенов и Надежда Алексеева.

Роман Юдит Шалански «Шея жирафа», опубликованный в переводе Ольги Козонковой в 2014 году, кажется, не вызвал большого интереса у российского читателя. В отличие от Германии, где книга стала хитом. Это же определило и довольно богатую сценическую судьбу произведения в немецких театрах. Трагикомическая история возрастной учительницы биологии привязана к месту и времени — городок на пространстве бывшей ГДР в наши дни — и провоцирует решения от лаконичного реалистичного монолога до многонаселенной фантасмагории (как, например, в спектакле Филиппа Арнольда в берлинском The Deutsches Theater, премьера 2019 года).

Сцена из спектакля.
Фото — Марина Воробьева.

Один из немецких сценических вариантов был показан в 2015 году на KINGFESTIVAL в Великом Новгороде. Режиссер Ронни Якубашк перевел текст романа в плоскость монологичного нарратива, блестяще исполненного актрисой Кармен Прижо. Спектакль Theater Bielefeld постепенно открывал зрителю жесткий памфлет против мира тоталитаризма в отдельно взятой личности. Прямолинейным интерактивом публику превращали в класс школьников, вынужденных сжиматься от неуютного и проницательного взгляда учительницы. А театрально выстроенный саспенс доводил манифестацию «дарвиновской» программы главной героини до угрюмого триллера.

Режиссер Надежда Алексеева в новгородском театре «Малый» тоже пошла по пути моноспектакля, где зрители становятся свидетелями экспрессивной исповеди (в оригинале повествование строится от третьего лица). Но на этом сходство с билефельдским спектаклем заканчивается. В первой русскоязычной инсценировке романа «Шея жирафа» постановщик саркастически отталкивается от породившей литературу среды, занимаясь исследованием условий, при которых человек перестает доверять самому себе и испытывает панических страх, когда его настигают призраки совершенных ошибок.

Столкновение старого мира и нового, архаики и злободневности, свободы от штампов восприятия, интерпретации и воспитания прослеживается в работах Алексеевой последних лет — «Ромео и Джульетта», «Руслан и Людмила», в особенности «Я не тормоз» по повести Нины Дашевской. Возникновение в репертуаре «Малого» «Шеи жирафа» логично продолжает поиск границ этой самой свободы. Инга Ломарк с 30-летним учительским стажем — идеальное воплощение примера человека, оказавшегося на сломе времен. Всю свою сознательную жизнь она исповедовала обезличенную педагогическую муштру, которая сама по себе и предмет для сарказма, и метафора политической ситуации. Новые веяния в преподавании, толерантность и политкорректность к особенностям учеников кажутся героине вопиюще безнравственными и непрофессиональными. И без труда отождествляются с современными социальными и этическими процессами в обществе.

Сцена из спектакля.
Фото — Иван Люсов.

При этом с реалиями романа режиссер выстраивает ироничную дистанцию. Выход Ломарк предваряется «парадным» тушем из музыки группы Rammstein и «приветственными» титрами на экране, называющими место действия и героиню. Эпатирующий имидж немецких металлистов и при этом мгновенная узнаваемость стиля настраивают на шуточный лад. А титры напоминают бесплотные ультимативные команды, откуда-то из мира антиутопий. Условность приема, впрочем, подсмотрена в романе. Естественнонаучным театром называет Ломарк свой класс. Подчеркнутая театральность, вывернутые культурные штампы создают незатейливую подложку для артистичной и во многом обаятельной героини. По сюжету, несколько дней из ее жизни выпадают на обсуждение реорганизации школы. И упадок, угасание, тщетные попытки доказать свою эффективность служат фоном для душевного кризиса самой Инги Ломарк, которая с ужасом подступает к прозрению.

В реконструкции постгэдээровского пространства, на котором делает акцент Шалански, режиссер не видит смысла. Достаточно, что сценографию Игоря Семенова составляют стеллажи с ячейками-окнами, будто случайно подобранная мебель. В восприятии скудная обстановка школьного класса сливается с домашним интерьером, а подсвеченные ячейки (художник по свету Лариса Дедух) кажутся подслеповатыми фасадами равнодушных многоэтажек. Вполне состоятельная конструкция, чтобы задекларированная далекая Германия стала ближе к российской убогой провинции.

Выбор на главную роль Юлии Степановой несказанно удачен. В актерской команде театра она заняла уверенную позицию исполнительницы острохарактерных ролей с богатой палитрой юмора. Ехидная, далекая от дипломатии оценка Ломарк окружающих людей, как учеников, так и коллег по работе, превосходно сочетается с темпераментом актрисы, ее живой мимикой и пародийным мастерством. Юлия Степанова обладает энергичным позитивным обаянием, которое часто ведет ее к ироничной легкомысленности и забавной трогательности в создании образов (такова другая учительница из репертуара актрисы — Шивон в спектакле «Загадочное ночное убийство собаки» по роману Марка Хэддона). Видимо, поэтому художник Игорь Семенов прикрывает естественную лучезарность женщины типовой клетчатой двойкой с коралловой блузкой и жемчужным плащом. Костюм сочетает театральную нарядность и «учительскую» униформу. Довершают образ прилизанные волосы и очки в крупной оправе на миловидном лице. Комичность в чувстве стиля, отсутствие сухих, отталкивающих черт в персонаже делают зрителей соучастниками непримиримой борьбы Инги Ломарк с окружающим миром.

Сцена из спектакля.
Фото — Иван Люсов.

Поначалу Юлия Степанова выстреливает монолог непрерывным ураганом слов и оценок. Обращение к воображаемым ученикам и язвительное комментирование их внешности, поведения практически неделимы. Звучат биологические термины и понятия, сексуальные вопросы затрагиваются с той степенью цинизма, когда человек воспринимается всего лишь как объект из рефлексов и физиологических проявлений. Ломарк представляет урок как гладиаторскую арену, где ученики — одновременно и противники, и зрители, решающие судьбу друг друга, определяющие место в «пищевой цепочке» социальных связей. Широко расставленные ноги, пристальное и беззастенчивое разглядывание лиц — знак презрения к приватности и эстетике. Ломарк утверждает доминирование одного вида над другим. Властный, исследующий взгляд, который актриса смело вонзает в зрителей, порождает не столько чувство неловкости, сколько давление авторитарной мощи. Как и мнение учеников, мнение публики, слушающей рассказ, эту героиню не волнует. Ее даже почти не может смутить неподатливый пульт от видеопроектора, с помощью которого она собирается показать учебную схему. Ломарк проще продемонстрировать материал привычным способом — на бумаге. Тем не менее, маленькое техническое замешательство добавляет еще одну забавную иллюстрацию столкновения устаревшего и модернизации.

Изображая своих коллег, Ломарк виртуозно их пародирует. Сатира на самолюбование, глупость, восторженность, несмотря на игру в одни ворота, наглядно воссоздает типичную школьную «экосистему». Противопоставляя себя всему педагогическому составу, Ломарк демонстрирует не только остроумие и злорадство, но и неосознаваемые проявления человечности. Критикуя Шваннеке и ее любовь к импрессионистам, не соответствующим реалистичному представлению о природе, Ломарк при этом с поэтическим мастерством описывает медуз Геккеля. Вполне состоятельная эстетическая программа — это уже не грубое противостояние естественных наук и искусства. В этой сцене актриса усиливает эффект фанатичными интонациями, в которых ирония рождается лишь от сочетания эпитетов с биологическими терминами. И брешь в саркастической броне дает трещину.

Сцена из спектакля.
Фото — Марина Воробьева.

Постепенно монолит лекторского тона насыщается воздухом, паузами, минорными тональностями. За первым школьным днем следуют часы домашнего уединения. Ломарк еще успевает наговорить колкостей в адрес мужа и его нелепой страусиной фермы. Но в ее биографии проступают очертания травмы. Оброненные фразы о дочери Клаудии раскрывают распространенную семейную историю. Мать тоскует о дочери, живущей в США — мировом символе свободы. И на эту тоску мироздание отвечает мистическим образом, граничащим с мистификацией. «Ночные» проходки героини по замершему городу, детский хор, жалобно поющий «Mutter» — призрачные голоса, будто эвмениды, терзают воображение героини. И эффект не только в значимости текста песни, но и в созвучности хора другому — из композиции «Another Brick In The Wall» Pink Floyd. Музыкальные вставки задают иронично-жутковатую атмосферу предчувствия недоброго финала.

Режиссер извлекает из романа интимную сюжетную линию и придает ей поистине античный размах. Мощная и уверенная система Ломарк за считанные мгновения начинает осыпаться не только под действием «закулисных» событий, связанных с будущим школы. Учительница выделяет в массе учеников странную девочку, к которой испытывает смутные чувства. Рядом с Эрикой Ломарк начинает выказывать все запрещенные себе ранее эмоции, что вызывает в ней панический страх. Проявление заботы и чувственности к девочке-подростку, строптиво игнорирующей внимание взрослого, обнаруживает нерастраченные отношения матери и дочери. Саркастическая уверенность сменяется беззащитной растерянностью, в которой есть та же доля комедийной нелепости, не требующей сочувствия. Боязнь нарушить приличия, потерять лицо и репутацию в школе складывается в напряженную коллизию с отложенным саспенсом.

И вот Ломарк позволяет себе разоблачиться. Придя в очередной раз домой, она устало присаживается и прикрывает глаза рукой. И зритель впервые видит строгое, утонченное нервным переживанием лицо. Да, ехидная и громкая «училка» — привлекательная женщина, у которой могла бы быть благополучная семья.

Сцена из спектакля.
Фото — Иван Люсов.

В романе развязка не столь эффектна и драматична, она философически размыта литературным наблюдением. Режиссер решает иначе, просто убирая некоторые сцены. В спектакле призрак прошлого настигает Ломарк. Она вспоминает, как проявила жестокость к собственной дочери, не утешив ее перед всем классом. Оставаясь учительницей, доминирующим видом, она отказалась от инстинктов, от человечности, от своего ребенка. И не сумела эволюционировать в новых условиях, отрастить шею, как жираф из собственного примера. Сломалась.

Впрочем, финал спектакля — довольно сложный комплекс эмоций и размышлений. Юлия Степанова берет новую экспрессивную высоту. Взъерошенные волосы, истеричная патетичность, полное погружение в воображаемую болевую сцену создают гротесковую интонацию. Есть ли в таком пограничном театральном безумии подлинное прозрение? Актриса и режиссер не дают конкретного ответа. Ломарк снова убегает, как преследуемый проклятием Орест. «Домашнего задания не будет. Можете идти», — реплика из романа, поддержанная титром на экране, это такой же уход от прямого морализаторства, свидетельство капитуляции. Резкость, даже грубость фразы возвращает в игровую плоскость, вроде бы отменяет серьезность. Но лукавство, наоборот, подстегивает эмпатию. И подступает вполне античный катарсис. Даже если у Ломарк нет будущего, ее ошибки стали очищающим опытом для публики.

Трагическая история женщины, не сумевшей стать матерью в нравственно-социальном отношении, в спектакле выходит на передний план. Конфликт тоталитарной системы и свободы, неспособность меняться вместе со временем, границы гуманизма и несоответствие естественнонаучных догм реальной жизни идут эшелоном за семейной драмой. Для молодого зрителя главные выводы, кажется, могут лежать именно в этой плоскости. Но мотив критической растерянности взрослого человека на постсоветском пространстве, для которого прежние идеалы отменены, а новые, с их соблазнами и пугающими последствиями, не сформированы в догматическую программу, делают спектакль злободневным.