Премьеры в Небольшом драматическом театре случаются нечасто. Потому внимание к ним всегда особенно пристальное. Лев Эренбург репетировал пьесу «Три сестры» больше трех лет. И вот наконец состоялась одна из самых интересных премьер прошедшего года

Художник Валерий Полуновский накрыл для персонажей Чехова вытянутый вдоль сцены стол. Такой у НДТ уже есть в спектакле «В Мадрид, в Мадрид!». Только за тем столом вынашивались планы убийства, а этот объясняет подчеркнутую экзальтированность сестер Прозоровых и компании: все они, за редким исключением, пьяны. Начали на могиле отца и вернулись домой продолжать, совмещая поминки с празднованием именин Ирины.

Ирину (Мария Семенова) режиссер Эренбург сделал хромой. Она, нежная, тонкая, бледнолицая, так не похожа ни на кого вокруг ни лицом, ни телом. И подпорка не так уж и сильно уродует ее. Скорее делает еще более беззащитной, вызывающей у влюбленного в нее барона Тузенбаха (Кирилл Семин) маниакальное желание беспрестанно зашнуровывать то один, то другой ее ботинок.

Няньку, с которой старшая Ольга (Татьяна Рябоконь) впоследствии переедет жить в гимназию, Эренбург как персонажа вычеркнул, придумав вместо нее дополнительную роль актеру Сергею Уманову. В одной сцене он — порядочный и безнадежно нелюбимый муж Маши, учитель, в другой — гомерически смешной «нянь» Ферапонт. Закутанный, как кулема, в платок, с испещренным морщинками лицом.

Актеру Даниилу Шигапову, играющему Андрея Прозорова, подкладывают толстинки: в этом спектакле он страдает от избыточного веса и пухнет прямо на глазах. За соблюдением его диеты пытаются следить сестры и жена, но многочисленные ложки, внезапно с оглушающим звоном выпадающие из его карманов, тайное делают явным: Андрей ест втихаря, всухомятку, торопясь, как бы его не застукали. А когда его обнаруживают на месте преступления, он срывается на забитого Ферапонта. И начинает пить. Пить и приставать к окружающим с удушающими подробностями своей несложившейся семейной жизни.

Наташа, его жена (Светлана Обидина), — пожалуй, самая большая неожиданность этого спектакля. Впервые режиссер и актриса не делают ее самкой и сволочью, которая утвердилась в доме Прозоровых, расплодившись в весьма короткие сроки.

Она — женщина, которая пытается спасти покой в этой разваливающейся семье и оберечь детей от пьющего истеричного отца, в которого Андрей превращается довольно скоро. В безвкусном платье вначале, с задравшейся юбкой, из под которой виднеются «розовые щечки» — панталоны (солдафонский юмор в доме Прозоровых имеет успех), эта Наташа — всегда объект для шуток, повод для бессмысленного застольного разговора. Так, языки почесать, поупражняться в злословии. А Наташа тем временем так же нежно, как Тузенбах, шнурует сапожок Ирины, то и дело снимает то с брюк, то с вязаной кофты Андрея бесконечные нитки, которые его облипают, как пиявки больное тело.

У Эренбурга она не появится во втором акте царицей провинциального поместья. Она в распоясанном стеганом халатике будет метаться между коляской и пьяным мужем. С отчаянными глазами и в дурацком, не к месту надетом шелковом чепце. Несчастная женщина, готовая прощать и жалеть, как только перепивший Андрей схватится за начинающее шалить сердце.

У Льва Эренбурга, как и у Чехова, есть не просто констатация факта: в жизни редкие любови оказываются взаимными. Он еще и подшучивает над этим, причем отчаянно. Вот возвращаются с собрания учитель Кулыгин и директор гимназии Ольга. Где-то явно пропустили рюмочку-другую. И сами, как расшалившиеся гимназисты, плюются друг в друга вишневыми косточками, дерутся свернутыми в трубочку бумагами. Им хорошо вместе, весело, и совершенно очевидно, что эти два человека нашли бы о чем говорить и способ ужиться вместе. Но у Кулыгина — Маша. У Ольги — бесконечное ожидание Москвы.

Такой же невыносимо надрывный дуэт выходит у Татьяны Калгановой, играющей Машу, и Константина Шелестуна — Вершинина. Этот Вершинин разве что плечами широк и высок. Больше достоинств нет. Некрасив, лысоват, канючит по поводу своей сумасшедшей женушки и двух дочек… Проблемный мужчина, одним словом. Но любовь — это же истинное чудо, откуда она берется — никто не ответит. И Маша влюбляется, привязывается так, что, кажется, сама теряет рассудок, когда Вершинин уходит. Вернее, уползает от нее в прямом смысле слова. Вот обнялись они на прощание и повалились в объятиях на пол. Но — пора, пора. А Маша не отпускает, вцепилась мертвой хваткой. И только остается Вершинину, крикнув: «Заберите ее!», — отползать вдоль ее распластанного по полу тела, оставив «на память» сапог с левой ноги.

В персонажах Чехова много жертвенности. Эренбург заостряет на ней внимание. Мученического вида Соленый (Вадим Сквирский) своей рубашкой моет пол, помогает любимой Ирине. А когда она не отвечает ему взаимностью — сам вырывает себе зуб. Чтобы боль тела хоть ненадолго заглушила страдания души. И доктор (Евгений Карпов), душевный хороший человек с незадавшейся жизнью, напившись, под звуки вальса вскидывает руки в кавказском танце. Ему бы разгуляться, а жизнь вписана в эти проклятущие три такта.

Пожалуй, впервые в постановке Льва Эренбурга нет физиологии как таковой. Того, чем он, врач по первому образованию, всегда так славился: кишки на сцене, натурального вида сгустки крови и так далее… «Три сестры» у него получились великолепным, глубоким психологическим анализом, очередной человеческой попыткой ответить на вопрос: почему же на свете нет счастья? Почему максимум, что людям отведено, — это покой и воля? Почему мы не видим возможного счастья, которое совсем рядом? И понимаем, как Ирина, что уже слишком поздно, лишь когда не остается в живых того человека, который бы помог нам завязать непослушный шнурок…