В прошедшие выходные Небольшой драматический театр Льва Эренбурга выпустил долгожданную премьеру. «Три сестры» стали вторым обращением режиссера к творчеству Антона Чехова и пятым спектаклем в репертуаре существующего десять лет театра. НДТ представил свой ироничный взгляд на чеховскую драму в рамках фестиваля «Дуэль» на малой сцене «Балтийского дома». Получившаяся трагикомедия по мотивам первоисточника вызвала много смеха, мало слез и один небольшой драматический вопрос.

Небольшой драматический театр уже опробовал Чехова, выпустив в 2007 году «Иванова», где любовь и метания души так тесно граничили друг с другом, что было не разобрать, что же является основным двигателем действия. По исходу четырех лет репетиций «Трех сестер» у режиссера и актеров не осталось для чеховских героинь любви, а метания души хоть и прорываются, но уже не в силах подтолкнуть на какое-либо действие.

Все смешалось в доме Прозоровых. Тут самая живая и самая женственная из всех сестер старшая, Ольга (Татьяна Рябоконь). Статная, в безупречном шоколадного цвета платье, она единственная способна на кокетство и какое-то проявление чувств. Правда, ее беда в отсутствии должного общества, да и возраст уж не тот. Средняя, Маша (в исполнении Татьяны Колгановой) — красивая, обвязанная поверх элегантного платья бабским пуховым платком, уже больная, разбитая и сильно пьющая от тоски женщина. Младшая же, Ирина, в исполнении актрисы Марии Семеновой выходит буквально рыженькой миниатюрной старушечкой с тонкими сухими пальцами, крепко держащими тросточку. От безжизненной ноги по всему организму этого, казалось бы, самого юного и внушающего надежду существа распространяется омертвление. И как лишней оказывается волочащаяся позади нога, так лишними становятся и все порывы души.

Поцелуй Ирины и Тузенбаха (Кирилл Семин) проходит обыденно, в момент пересаживания цветка алое: с абсолютным равнодушием Ирина касается губами измазанного землей Тузенбаха и бесстрастно, выдержав паузу (без какого-либо смущения от происходящего), отплевывается. «Земной» барон не может разбудить в ней чувственности. Не в состоянии этого сделать и Соленый (Вадим Сквирский), называющий себя мятежным Лермонтовым. Их с Ириной безмолвное объяснение — пожалуй, лучшая сцена в спектакле. Не отрываясь от мытья пола, Ирина поставит подаренную Соленым красную розу в ведро, а он, ринувшись ей помогать и замерев на секунду, перевернет обнаруженную в грязной воде розу бутоном вниз. Возвышенность тут ни к чему. Рояль закрыт. Ключ от него потерян. Никому не надо. И даже Маша, кидающаяся на Вершинина (Константин Шелестун), делает это не от возникшей вдруг любви, но лишь от женской неудовлетворенности. На сцене остаются лежать рядом белый ее валенок и черный его сапог — красноречивее намека не сделаешь.

Все в этой постановке будто через увеличительное стекло. Камешками-этюдами заполнили спектакль, будто стеклянную бутылку, которая, не выдержав порядочного взбалтывания, треснула на острые осколки. Любой из них можно подобрать и словно сквозь лупу посмотреть на героев как никогда ранее близко, неожиданно обнаружить перхоть на плечах Андрея, больной зуб во рту Соленого, протез под юбкой у Ирины. Ничего этого про них мы не знали. И эти подробности становятся основой действия. Но осколки не склеиваются обратно. И вот вопрос: так оно и надо?