Как только в темноте хриплый голос Бликса Баргельда начинает одну из лучших тем альбома Einstürzende Neubauten: «Silence is sexy…» — зритель тревожно замирает. Вот сейчас и начнется оно: коварство, расчет, страсть, смерть, любовь, душа в клочья! Не пугайся, зритель — любви не будет…

Премьеру Василия Бархатова в Приюте комедианта ждали — пардон за банальность — с нетерпением: молодой успешный режиссер (правда, спектаклей оперных, одного драматического, одного фильма), горячий романтик Шиллер, обещанные современные интерьеры и костюмы и даже адаптированный для современного зрителя архаичный текст. Обещания по-честному были исполнены: Бархатов, как всегда, был бесконечно великолепен и изобретателен в режиссерских приемах, сценограф Марголин — стопроцентно адекватен в решении пространства, герои — папа-звукорежиссер и папа-президент концерна и дети поколения Pepsy — присутствовали и даже смс-ки с мобилами наличествовали. Вместо кофе имелось пиво, вместо виолончели — электрогитара, вместо сюртуков и камзолов — джемпера и смокинги, вместо любви — монологи, вместо коварства — дешевые интриги, вместо слез — вода, вместо крови — клюквенный сок…

Почему-то именно это — блоковское — сравнение напрашивалось на каждой любовной сцене, страстном шиллеровском монологе или душераздирающем отцовском признании. Там, где Шиллер предполагал романтические страсти — благородные или демонические, влюбленность, ненависть, амбиции, отцовскую любовь, — герои спектакля начинали игру в «балаган-чик». Ну разве что вместо блоковской адской музыки, унылого смычка и картонного шлема — здесь имелись бумажные слова, размахивание рук (означающих, верно, отчаяние или возмущение), абсолютно придурковатый «второстепенный персонаж» (то ли вечно пьяный, то ли обкурившийся), а также «как бы любовь» и «как бы коварство».

Был ли этот балаганчик реальным замыслом режиссера или спектакль просто «застрял» в разломе между дискретной, суетной, порой лживой и пустословной современностью и шиллеровской романтической эпохой, с ее подробным и пафосным выражением чувств, где каждое слово важно, а каждая эмоция не только заявлена, но еще и повторена — для зрителей-«тормозов»? И неясно, выберется ли премьера «Коварства и любви» из этого, прямо скажем, драматичного «разлома-зажима». То ли режиссерский замысел пока «не пророс» в актерах, то ли актеры «не притерлись» к Шиллеру: ведь в романтической драме можно страдать, но нельзя спешить и суетиться, глотая слоги, нельзя бежать, смотря в глаза… Может, слишком легкомысленно коротки юбки для странных слов: «Небо и Фердинанд раздирают на части мое израненное сердце, и я боюсь… боюсь…»? Но разве бархатный кринолин поможет разбудить любовь в сердце и добавит искренности в голосе? (Тьфу, вот тут и сам заговоришь, как Шиллер.) А просто сексуальность (сексапильность?) так и не станет настоящей страстью? Впрочем, а кто сказал, что Бликс Баргельд обещал нам иное? «Your silence is not sexy at all!» Допито пиво и вино, догорела сигарета, доиграла гитара, замолчала музыка, закрыт веселый балаганчик, погибли девочка и мальчик…