«Вечное возвращение».
Pop-up театр совместно с Музеем-заповедником «Царское Cело».
Режиссер Семен Александровский, художник по звуку Олег Макаров, драматург Ася Волошина.

Продуктивности петербургского режиссера Семена Александровского можно только позавидовать: за время всемирного локдауна его Pop-up театр выпустил три премьеры в трех разных пространственных условиях (zoom, бары улицы Рубинштейна, Екатерининский парк), а сейчас уже готовит четвертую — в инстаграме.

Работа над спектаклем.
Фото — архив театра.

«Вечное возвращение» — аудиопроменад, обосновавшийся на ровных «регулярных» английских и голландских тропинках Царского Cела. Здесь все говорит о былой имперской мощи, белый мрамор слепит глаза, а дорожки вокруг Большого пруда — на которых и разворачивается история героев пьесы Аси Волошиной, — такие чистые и ухоженные, словно по ним все еще иногда ходит Екатерина Вторая.

Зрители здесь — неопознанные сообщники. В начале спектакля голос из наушников делает нас адресатами таинственной диктофонной записи, которая, согласно легенде, странным образом сохранилась на краденом, по-видимому, мобильном телефоне. Нам не раскрывают никаких подробностей, и мы в целом не очень понимаем, кто мы в условиях этой задачки (экскурсанты? понятые?), но голос интригует, история начинается — и вот мы уже бодро идем по центральной аллее, сверяясь с картой, выданной сотрудницей парка.

Писательница Людмила (ее озвучивает Алена Старостина) и школьный преподаватель Евгений (Василий Реутов), историки, однокурсники, бывшие любовники — из тех, про кого безошибочно можно сказать «русская интеллигенция». Их разговор — всегда о чем-то кроме, всегда больше, чем сказано вслух. Здесь и боль о судьбе России (особенно — гипертрофированная боль тех, кто уже давно живет где-нибудь во Франции), и непоколебимое стремление спасти родину, и тщеславные мысли о собственной великой миссии.

Работа над спектаклем.
Фото — архив театра.

Свобода и рабство, трагедии прошлого и надежда на светлое будущее, ошибки, поворотные моменты, великие решения великих людей — дискуссия кажется учебником по автоколонизации и снобизму. Героев занимают вопросы преобразования общества, но этот интерес сродни интеллектуальным упражнениям в софистике и, что называется, неймдроппинге: имена писателей, правителей, философов и архитекторов XVIII–XIX веков не только сыпятся нескончаемым потоком из уст Людмилы и Евгения, но и заботливо перечислены в брошюре — с регалиями и достижениями, чтобы каждый посетитель и каждая посетительница смогли прочитать краткую информацию о Вагнере, Герцене, Тургеневе (а Пушкин здесь — ирония, нет ли — подписан просто: «наше все»). Для полноты картины не хватает только чтения стихов — «И на обломках самовластья напишут наши имена». И стихи будут.

Но занимательно то, что весь этот трафаретный разговор происходит при еще одной героине — японке Фудзико, которая и записала на диктофон рассуждения русских интеллигентов о судьбе родины. Образованная молодая аспирантка, знающая историю имперской России, как свою собственную, всю дорогу транслирует какое-то чувство неясной тревоги. Она препарирует судьбы российских интеллектуалов, их утопии и концепции, смеясь, играючи, вставляет провокационные комментарии — будто специально подбрасывает темы для спора. Конечно, все это порой слишком в лоб, слишком открыто и на поверхности — начиная с деланного акцента артистки Марии Зиминой, заканчивая звонком «секретному боссу», — но что-то есть в этой картинной истории о споре России и Запада на глазах у таинственного, неизученного Востока.

Работа над спектаклем.
Фото — архив театра.

Главная тема конфликта: имеет ли право на существование популярная историческая литература, с авторскими интерпретациями, тематическими акцентами, а то и вовсе намеренным переписыванием фактов? «Одно дело — сочинять будущее, совсем другое — прошлое». Это все тот же разговор о допущениях, границах в искусстве, который был актуален сто лет назад и будет актуален еще столько же: где заканчивается свобода художника и начинается свобода зрительского/читательского восприятия?

Главный предмет обсуждения — конечно, Екатерина Вторая, ведь мы гуляем по Екатерининскому парку. Она здесь именно «предмет», инструмент — не человек. Ее государственные изменения, реформы — это производные функций, элементы условий задачи, где искомый х — это найти способ сделать так, чтобы на Руси хорошо жилось всем. Объективирует Екатерину в первую очередь культ — о котором тоже говорят герои. Эта странная, болезненная форма любви — единственная форма, которая делает человека не-человеком.

Людмила и Евгений не придут к единому решению — такие разговоры никогда к нему не приводят. К ним возвращаются и возвращаются, но не в ницшеанском, бесконечно протяженном и вечно меняющемся, понимании, и не в балладном, гипнотическом смысле, какой предлагает Кира Муратова в одноименном фильме. Здесь скорее речь о неизбывной тоске героев по действию — и в то же время о невозможности действия.

Работа над спектаклем.
Фото — архив театра.

Режиссер заканчивает спектакль внезапным обмороком Людмилы — на самом верху парка, у Камероновой галереи. Мы проходим сквозь нее, как во сне, со всех сторон слышим шепот десятков расставленных здесь бюстов великих полководцев, писателей и философов. Все они говорят голосом японки Фудзико, и все они гонят прочь Людмилу.

Она, убежденная «западница», и историк Евгений, чувствующий себя чуть ли не Львом Толстым, ушедшим в народ, — из тех, кто на самом деле никогда ничего не сможет изменить. Их разговоры — несоотносимы с современным миром. Историческую перспективу, вероятно, можно менять через объединения угнетенных, невидимых представителей микросообществ, через социальные исследования и низовые инициативы — и это все еще будет долгий и сложный процесс.

Можно строить утопии, но полагаться на них — позиция не продуктивная. С другой стороны, продуктивность — концепция тоже спорная; не все должно упираться в пользу, практическую ценность и реальный потенциал для преобразований. Иногда можно просто сделать обаятельный разговорный спектакль. Или стать его слушателем.

Камеронова галерея.