«Клятвенные девы». О. Михайлов.
Центр драматургии и режиссуры им. А. Казанцева и М. Рощина.
Режиссер Алексей Золотовицкий, художник София Егорова.

В обновленном ЦДР выпустила первую премьеру Лаборатория режиссуры. До представления собственных работ дошли только двое — Алексей Золотовицкий и Дмитрий Акриш. Акриш на следующий сезон ставит «Раковый корпус» Солженицына. Золотовицкий выбрал для дебюта современный материал.

«Хорошо сделанные пьесы» Олега Михайлова имеют любопытную судьбу. С одной стороны, они мелодраматичны, изобретательны, нередко имеют детективную интригу, а потому много ставятся, и с успехом у зрителей. С другой, их очевидная литературность, нарочитый символизм и многословность не дают эффекта новизны.

«Клятвенные девы» — история экзотическая. Действие происходит в наши дни в Албании. В этой стране (для нас сегодня связанной больше с сатирическими мемами об «олбанском языке», и режиссер это обыгрывает) существует обычай. В семье, оставшейся без мужчины, одна из дочерей должна принести клятву и стать «бурнеши» — взять на себя роль мужчины, защитника и кормильца. Она получает все права мужчин в консервативном обществе, но вынуждена хранить обет целомудрия.

Сцена из спектакля.
Фото — О. Хороших.

Золотовицкий сразу находит верную подачу — через жанр черной комедии. Спектакль начинается с экранного монолога сумасбродного ведущего, который вводит нас в курс дела: мы узнаем, что уже опоздали на чью-то свадьбу, а глава дома — дядя Кеки — никакой, если начистоту, не «дядя». Экранный персонаж — типичный американец из научпоп-программы, вдобавок суфлированный узнаваемым голосом из старого хоррора. Иронический саспенс уже нагнетен: за синтезатор, как за готический орган (рядом подвешен череп), усаживается некто в черном одеянии.

Дядю Кеки мы застаем за ритуалом омовения ног. Две средних лет женщины стягивают яркие носки со старческих ступней, плюхают в таз и после долго растирают его ноги полотенцем. «Дядя» тем временем требует выпивки, а после — зажмурившись, по-мужски кряхтит. На его поясе тяжелая связка ключей, взгляд высокомерен, в руках — властная привычка командовать.

В главной роли — Татьяна Владимирова. В таких случаях обычно пишут, что актрису сложно узнать, настолько глубоко перевоплощение. Совсем нет — народная артистка, известная зрителям по многим читкам и постановкам новой драмы, а не только как актриса театра «Et Cetera», с первых минут держит дистанцию по отношению к образу, показывая женщину, которая именно что играет мужчину в жизни, живет навязанной ей ролью. Рисунок образа нелицеприятного старика резок, отрывист. На расстоянии вытянутой руки от зрителя сидеть с задранными ногами? Бросаться в подростковый разбитной танец? Разоблачать себя? Актриса смело окунается в любую режиссерскую авантюру.

Форму пародии на киношную страшилку и ритуальную церемонию актеры выдерживают весь спектакль, хотя многочисленные потрясания руками, воздетыми к небесам, — явно лишние.

В этой «семейке Адамс», которой правит неумолимый Кеки, владелец мелочной лавки, есть свои фрики, и атмосфера не дает возможности расслабиться. Все друг друга ненавидят, но стараются выживать малыми средствами, потихоньку добывая блага цивилизации, от коих напрочь отрезаны. Вдова брата Кеки, Эдона (Вера Харыбина), — печальна и молчалива, не разговаривает с тех самых пор, как ее муж по совету братца ввязался продавать оружие, погиб сам и не уберег беременную жену, ставшую жертвой солдат.

Сцена из спектакля.
Фото — О. Хороших.

На балконе над сценой установлен куб с маленьким тюремным окошком. Завывает сирена, раздается лай — Эдона идет кормить своего подросшего умственно отсталого сына. Обнимает и нежно целует домашний бункер. Она все равно мать, каким бы чудовищем не был ее сын. Пафос сбивается, когда к кубу несут ночной горшок и долго отматывают туалетную бумагу, а в открытую дверь мы видим эротические постеры.

Свой монолог о прошлом Эдона произносит под аккомпанемент тягучего звучания аккордеона, не называя страшных слов, а заполняя их говорящими паузами. Наверное, это единственная сцена, где примененный Золотовицким жанр саундрамы «выстреливает». Музыка становится полноценным эквивалентом текста.

За сына Эдоны (страшно представить, кого могут прятать в такой будке) и собираются выдать молодую Розафу (Сэсэг Хапсасова), сироту. Это замужество, в силу традиций, против воли.

Эдоне помогает справляться с обязанностями сестра Кеки — Теута (Елена Соловьева), серая мышь в больших очках, самая говорливая и эмоциональная в доме. И в ее судьбу вмешался брат: из-за обычая кровной мести она лишилась единственного сына, а дочь Лири (Анастасия Пронина) стала инвалидом. Пришептывающая девочка-уникум с уродливой пластиной под подбородком, зацепленной за очки, модернизировала свое кресло-каталку на все 100. Поставила моторчик, велосипедное колесо, руль, прикрутила лампочку, в прицепной кармашек положила починенный компьютер. Образ Анастасии Прониной — самый комичный в спектакле: растянутые паузы, вовремя ввернутые в диалог реплики. Прочее же грешит натянутыми гэгами, за которыми — горячее желание режиссера рассмешить публику. Персонаж Прониной из второстепенного внезапно становится главным, превращаясь в «волшебного помощника». Она, смекалистая и не по-женски безоглядная, возможно, самый свободный человек в этой странной семье — на калеку давно махнули рукой.

Т. Владимирова (Кеки).
Фото — О. Хороших.

Розафу принуждают к зачатию наследника рода — приносят после свадьбы в дом мужа в бессознательном состоянии. Сценография спектакля устроена как обманка. С лицевой стороны это полки со всевозможной утварью и товаром на продажу; с изнаночной, стоит только их крутануть, — пыточная стенка опасно-кровавого цвета, куда, как муху, припечатывают Розафу.

Уже в следующей сцене она — бедная наложница, ее регулярно отводят в будку для исполнения супружеского долга, пока не добиваются желаемого. Только Лири, как добрый гном, хочет помочь ей выбраться. Возникновение привязанности разыграно как комикс, когда озаряется лицо и ползет «глупая» мечтательная улыбка.

Колоритная национальная внешность Хапсасовой используется режиссерами в каждой постановке, но здесь она особенно важна. Розафа изгой и находится в своего рода рабстве как бесправная мигрантка. Особая атмосферность возникает в стилизованной, быть может, лубочной сцене посиделок мудрых старух, хранительниц тайн родового древа в черных балахонах. В полумраке мы видим четырех гадалок с «ритуальными» предметами — красной нитью, белым полотном, наливными яблоками и куском сырого теста.

Природа срывает планы Кеки — Розафа ждет девочку. Татьяна Владимирова устало садится на стул, освобождает волосы, нелепую ночнушку из-под мужских одежд. Рисует брови черным карандашом. Женщина? Нет. И мать, и отец в одном лице. Изможденный человек. Жизнь растащена, украдена, не искуплена.

Фабула развязывается драматически: дядя Кеки хладнокровно убивает невестку в момент побега и перед тем, как отправиться в тюрьму, вынуждает принести клятву племянницу Лири, которая была в шаге от освобождения. Но ее простодушное доверие было жестоко предано. И вот теперь, когда она смотрит в темноту расширенными от ужаса глазами, а на ее голове лежит рука дяди — уже почти мертвеца, незаменимая и невыносимая, неразрывная и вечно обязывающая, калечащая связь с родом ощущается особенно четко.

Главные впечатления от бойкого дебюта Алексея Золотовицкого — явное желание работать с настоящим зрительским театром. Очевиден и применен опыт учебы в мастерской Олега Кудряшова в ГИТИСе. Есть понимание, вкус, воля. Но и излишняя охота понравиться публике, игра на зрительских эмоциях, «раскрашивание» деталей и сгущение красок. Но это преодолимо.