«Я — Гамлет. Ошибка».
Мастерская Олега Кудряшова в ГИТИСе.
Режиссер Татьяна Тарасова, художник Ольга Галицкая.

Сцена из спектакля.
Фото — Юрий Феклистов.

Наступивший сезон, по крайней мере в Москве, пройдет под знаком «Гамлета» — мы с коллегами насчитали восемь заявленных премьер, и возможно это не предел. Среди них — «Я — Гамлет. Ошибка» Татьяны Тарасовой, поставленный на третьем курсе мастерской Олега Кудряшова.

Ее «Толстая тетрадь» по роману Аготы Кристофф с кудряшами прошлого набора стала очень важным высказыванием о детской душе и войне, спектакль пригласил к себе Театр Наций, дав ему вторую жизнь. «Гамлета-ошибку» явно ждет похожая судьба, и одно приглашение этот спектакль — чувственный, яростный, опасный, содранный в кровь и очень красивый — уже получил, хотя до выпуска еще два года. «Гамлет-ошибка» перекликается названием с «Гамлетом-машиной» Хайнера Мюллера, чей текст тоже используется здесь наряду с Шекспиром, а также текстами Ингмара Бергмана, Екатерины Златорунской и студентов мастерской. Но больше всего выделяется инкрустированный в Шекспира текст Яна Фабра «Я — ошибка», своеобразный манифест Другого, который не способен играть по правилам — хоть общества, хоть мироздания.

Спектакль сочинялся этюдным методом, каждая сцена посвящена кому-то из персонажей, так что у каждого есть свое соло или в крайнем случае дуэт (нервные от вечного ужаса государственной службы Розенкранц с Гильденстерном или флегматичные могильщики — ими, кстати, могли стать со временем наши друзья Р и Г, если бы сумели выжить и унести ноги). Многих сцен, касающихся прямого действия, борьбы, убийств, здесь нет, зато есть «написанные на полях». Нет и важного персонажа — Горацио («Нет места для тебя в трагедии моей»). Того, кто выжил (каким образом, интересно) и остался единственным свидетелем, с чьих слов и должна быть записана история Принца Датского. Человеком, который мог вмешаться, но остался в стороне.

Сцена из спектакля.
Фото — Юрий Феклистов.

Все произошло из праха и все возвратится в прах. Могильщики, обжора и философ (Денис Лобанов и Эрнест Матроскин) неспешно, за беседой сервируют маленькое кладбище: тарелки, чашки, фотографии покойников до поры закопаны в землю, ибо нет ничего чище праха. Радиоприемник, прокашлявшись от помех, ловит сначала приятный джаз, а затем и тревожные новости: Гамлет-старший освободил земли Фортинбраса от норвежцев, но эти «головорезы» почему-то сопротивляются и собираются дать отпор. Видимо, освобождение им не понравилось. Один из могильщиков выключает радио — не для того он нашел себе этот тихий заработок, чтобы следить за политикой. Финал, как и пролог, — территория могильщиков: только они и придут на погребальный ужин к Гамлету, на который он тщетно зазывает зрителей, но понимает, что «к убийце» на ужин идти не стоит. Вокруг свежей могилы будет стоять много пустых стульев — для Офелии, для Гертруды, для Лаэрта… Были нормальными добрыми людьми, а стали убийцами и подонками. Как это так получилось, изумляется Гамлет.

Как случилось все это немыслимое, невозможное? Как вы допустили ЭТО? Как МЫ допустили? Это и есть главная мысль спектакля. В одной из начальных сцен Гамлет повторяет и повторяет, как заклинание, срываясь на крик: учился в университете, дядя был просто дядя, мама была с папой, дружил с Офелией, учился в университете, дядя был просто дядей… — и не может понять, как могло это все так поломаться. Юное сознание острейшим образом воспринимает самую обыкновенную жизнь, стремительные пугающие изменения в себе самом, все половодье чувств — с собой бы справиться. А тут, понимаешь, порвалась связь времен, и целому веку надо что-то там вправлять обратно. А если попросту — пойти убивать за чью-то идею мести.

Сцена из спектакля.
Фото — фрагмент афиши Миланы Романовой.

Во время объяснения с Офелией Гамлет вдруг заваливается набок, а из его походного ранца начинает сыпаться пепел, точно со струйкой пепла из него выливается жизнь. Пепел отца стучит, как положено, в сердце — его слишком много, «собрать папу», как мрачно шутит Гамлет, не получается. Он, как и Гамлет Хайнера Мюллера, готов запихать этот пепел всем кому ни попадя — пусть несут это бремя вместе с ним. Вы же допустили это.

В спектакле два Гамлета: Гамлет рефлексии (Оливер Мара) и Гамлет действия (Михаил Жаков) — так концепция рождается из учебной задачи. Офелий тоже две: несостоявшаяся мать (Мария Чванова) и непрожитая жизнь (Анастасия Веселкина). Офелии, папиной дочке, младшей сестренке, было сразу отмерено так много мужской любви — отцовской, братской, юношеской. Полоний (Алексей Рогов) вставал к маленькой дочке ночью, если ей становилось страшно, и предлагал испечь пирог, и до сих пор веселит ее фокусами с конфетами. Два друга, два юнца, Лаэрт (Алексей Черкасов) и Гамлет, всегда были рядом, крутились вокруг нее в плотном мареве любви и дружбы. Офелия чувствовала себя королевой, имеющей право на любой приказ. «Хочу кататься на велосипеде», — требует она, и вся троица начинает нарезать круги по маленькой сцене. «Пусть Гамлет скажет, что любит меня, — вопит Офелия, — потому что я беременна». Опешивший Лаэрт хочет было разобраться по-мужски с «принцем гадским», но… его царственный дружок сам так напуган, и ветер надул паруса, и Франция ждет, да гори оно все огнем. Мальчишки разбегаются, любящему, слишком любящему отцу с его конфетками ничего ведь не объяснишь — и девчонка остается одна в мужском мире со своей — слишком женской — бедой. Вот если бы была жива мама…

Сцена из спектакля.
Фото — Юрий Феклистов.

Офелия-мать тянет за собой люльку-гробик с пеплом и объясняет своему малышу, Гамлету III, как хорошо, что он не родился, ведь его папа убил его деда, а мама папу все равно любит. Баюкая пепел, Офелия седеет на глазах.

Офелия-жизнь разнимает пацанскую неумелую драку двух своих самых дорогих, брата и любимого, невольных предателей, проглядевших за своими разборками ее гибель. И под популярную песенку «Toi, mon amur, mon ami» выставляет мирозданию счет всего, о чем она мечтала, но даже не попробовала, длиннющий план на жизнь от юной влюбленной девушки, которая уже знает, что умерла. Как это получилось?

Сироты здесь все, даже если жив кто-то из родителей. Все как-то сразу осиротели, не успев вырасти: безотцовщина-Фортинбрас, безотцовщина-Гамлет, безотцовщина-Лаэрт. Роскошная Гертруда (Анна Суховеева) никогда не была настоящей матерью: ее монолог — пособие по «комплексу Медеи», когда мать не может полюбить своего ребенка, желает ему смерти, приходит в ужас от его детских ласк. (Гамлет с отчаянием вспоминает… Пола Маккартни, четырнадцатилетним потерявшего мать, но не связь с ней, приснившейся ему в трудный период со словами «Let it be».) И вот этот сын, которого она ненавидела все его детство и отрочество, сидит перед ней с допросом. Грязный, потный, с расквашенным носом, уже опасный (только что убил человека: «Ты опять вдова, мама, ах, нет, ошибся»), уже способный ее ударить, сам обреченный на смерть. И материнство — совсем опоздавшее, больше не нужное ее сыну, уже бессильное его спасти — вдруг просыпается в ней. Жгучая, больная, виноватая материнская любовь перечит женской страсти к Клавдию (Алексей Пожинский), с которым она наконец-то, спустя полжизни, сочеталась браком.

Сцена из спектакля.
Фото — Юрий Феклистов.

Век-волкодав мутировал в век-крысу. Большую, сочащуюся кровью крысу швыряет Гамлет в «дипломат» своих бывших друзей, где спрятана прослушка. «Жучки» торчат везде, но скрыться нельзя никому: действие рождает противодействие. И если за Гамлетом можно установить слежку, такую же установит и он сам. Ему есть что предъявить и матери, и дяде, и невесте, и друзьям. По одной из версий финала Гамлет в костюме крысы должен был убить второго Гамлета — убить себя, зараженного временем. Век-крыса довел нас всех до ручки, до дна, а может, до точки бифуркации. Мальчишка Гамлет, сидя на поминках по миру, старательно подбирает слова, складывая чужие (Хайнер Мюллер) и свои: «Я больше не намерен играть свою роль. Я тысячу раз умирал и не хочу больше умирать, убивать. В нашем мире невозможно быть невиновным. Месть не вернет погибших. Вопрос „быть или не быть?“ снимается с повестки».

…А может, они и впрямь все исправят?