ПРЕДИСЛОВИЕ АВТОРА

Три эти пародийные пьески написаны в разные годы. «Мария» в 1970-м, на излете «героической» советской драматургии, «Вера» в 1982-м, в ее «чеховско-экологический» период, «Калгановна или Трое мужчин в исподнем» — отклик на появление драматургической чернухи. Первые две автор бесконечно читал с эстрады. Смеялись. Третья была поставлена в капустнике. Зрители вежливо хихикали и ничего не понимали. Может быть, оттого, что черная драматургия в начале 80-х существовала только на бумаге и имела считанные сценические воплощения. Пародии не плохие, а хорошие.

В. Ж.

МАРИЯ

Полярный полдень. Тихо в поселке Смирном. Тихохонько поскрипывают льдины. Лишь в палатке профорга экспедиции Марии Аверьяновны Паничевой мерцает слабый свет. Лежа на козлах, Мария вырезает себе аппендицит. Ей ассистирует только что приехавший из центра Ефрем Бабачев. Он держит зеркало.

МАРИЯ: Ты, Ефрем, держать будешь, как надо, или зайчиков пускать?

ЕФРЕМ: А не до шуток мне, Мария. Вчера в крайкоме Гримасов ребром ладони вопрос поставил. Не будет льда — беда. Ты же умная женщина, Мария, должна понять: стране лед нужен — серебряное золото!

МАРИЯ: По старинке хозяйствуешь, Ефрем… По-дедовски. Задним умом вы там в крайкоме крепки.

ЕФРЕМ: Хозяйство у вас огромное, ресурсы неограниченные. Если не держать народ в кулаке…

МАРИЯ: Опоздал, Ефрем Фрегатыч! Нынче не удержишь народ в кулаке. Смеются люди, когда их в кулак-то пытаются зажать. Смеются. А не таким ты был в войну, Ефрем, не таким.

(Затемнение. В сеете прожектора идут навстречу друг другу молодые Ефрем и Мария.)

МАРИЯ: Ефрем!

ЕФРЕМ: Мария! Кончится война, Маша, учиться пойду. Снова в третий класс. Грамоту освою. Считать научусь… До семнадцати. Большим человеком хочу стать!

МАРИЯ: Красивый ты, Ефреша, и мечта у тебя красивая. За мечту ты мне и люб.

(Пролетает пуля.)

ЕФРЕМ: Пулю пымал! Горячая.

МАРИЯ: Как чувство наше…

(Снова наши дни.)

МАРИЯ: Пулю эту сохранила я, Ефрем. Не меня обманул ты… Мечту свою обманул. Отрезаю тебя, Ефрем Бабачев, лишний ты в жизни, как отросток этот, лишний.

(Мария заканчивает операцию. Входит радист метеостанции Митя Клоакушкин.)

МИТЯ: Тебе упрек, Бабачев. Ничего, Клоакушкин, пришьем. Я шов распущу.

Мария и Клоакушкин выходят. В смятении мечется Ефрем Бабачев по сцене. Да, это его, Ефремова вина, что на далекую полярную экспедицию вовремя не завезены нитки! Не пришьют льдину, уйдет она в океан, примет ее в недра свои Ледовитыч, и пить стране теплое шампанское… Думай, Ефрем, крепко думай!

ЕФРЕМ: Будут нитки, будут! Я носок распущу!

(Ефрем выбегает, входит доктор.)

ДОКТОР: Хозяева! Врача вызывали? О! Аппендикс чей-то. Опять без меня управились…

(Со двора слышны крики.)

МИТЯ: Мария Аверьяновна! Да куда ж вы нагая! Застудитесь!

МАРИЯ: Ничего, Клоакушкин, я баба жаркая!

(Доктор смотрит за окно.)

ДОКТОР: Нет, никогда так называемым господам Шульцам да Смитам не понять наш характер.

(Со двора крики.)

МИТЯ: Прострочили, Мария Аверьяновна?

МАРИЯ: Намертво, друг мой, намертво…

ДОКТОР: Никогда!

Конец.

ВЕРА

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:
Вера — лесничая — 36 лет.
Игорь — ее сын — 45 лет.
Андрей — его сын — 60 лет.
Белобров — директор комбината, практически бессмертен.
Силантий — 12 лет со строгой изоляцией.

Сторожка Веры. При свете горящей тайги хозяйка дочитывает роман «Анна Каренина».

ВЕРА: Какая сильная, какая потрясающая книга! Как хотела бы я повторить подвиг Анны.

(Входит Белобров. Садится. Долго молчит.)

БЕЛОБРОВ: Позволите войти?

ВЕРА: Входите, если не шутите.

БЕЛОБРОВ: Нет, я не шучу. Можно выйти?

ВЕРА: Идите, коли не шутите.

БЕЛОБРОВ: Этим не шутят, Вера.

(Остается сидеть. Входит Игорь.)

ИГОРЬ: Это я, мать.

ВЕРА: Нет, это я мать.

ИГОРЬ: Но это я, мать!

ВЕРА: Не говори глупостей, сынок. Это я, твоя мама, а ты мой большой глупый сын. Отчего ты сидишь, уронив сильные руки на натруженные колени?

(Игорь замечает Белоброва.)

ИГОРЬ: Кто это?

ВЕРА: Это Белобров. Он вместо отходов спустил в реку всю готовую продукцию своего комбината и скоро предстанет перед судом.

БЕЛОБРОВ: Да. Люблю я вашу мать!

ВЕРА: Что это за постоянный треск за окном?

(Входит Андрей.)

АНДРЕЙ: Это я поджег тайгу.

ИГОРЬ: Глупо.

(Входит Силантий. Садится, долго сидит.)

СИЛАНТИЙ: Пустите погреться…

(Вера указывает за окно.)

ВЕРА: Тогда вам туда.

АНДРЕЙ: Сейчас займется сторожка.

СИЛАНТИЙ: Чем?

АНДРЕЙ: Пламенем.

ИГОРЬ: Дымно здесь. Не курите, Силантий.

(Теряет сознание)

ИГОРЬ: Я куда-то потерял сознание.

ВЕРА: Возьми мое!

Это конец первого акта. В дальнейшем все зависит от Силантия: если он заметит ружье, неосторожно поставленное Андреем между колен Белоброва, может что-то произойти, если нет — пусть пеняет на себя.

ТРОЕ МУЖЧИН В ИСПОДНЕМ ИЛИ КАЛГАНОВНА

ФЕДОР — приходит из тюрьмы.
ИСМАИЛ — приходит с работы.
ФАЛАЛЕЙ — приходит из армии.
РЕЙГАН — кот.
КАЛГАНОВНА

КАЛГАНОВНА: (коту) Родить-то я его родила, в каком месте помню, а каким не упомню. А кушать в те поры мужчинам и женщинам нечего было — было раскулачивание. И тебя бы раскулачили. Пришел бы активист, глянул на твоих котеняток: «Хто такие?» А ты ему: «Это мои котеняточки, ношеные-береженые». А он тебе: «Врешь, кулек кулацкий! Это твои работники!» Дернул бы с под тебя подстилку для нужд народного хозяйства, а тебя в Сибирь отправил. Был бы ты сибирский кот. Пей молоко, Рейган, пей не вороти личико. А у меня молочка не было. Корой детеныша моего кормила, вот пошла я за корьем, а там заяц деревце дерет. Я его за живот поймала: «Отдай пропитание, белая голова!» Он недобрыми глазами посмотрел и отдал. И где теперь тот заяц, где сынок мой роженый — не ведаю.

(Входит Федор.)

ФЕДОР: Буду у тебя тут жить.

КАЛГАНОВНА: А живи. Строение прочное.

ФЕДОР: Денег тебе платить не стану.

КАЛГАНОВНА: Да и на што? У меня пенсия 16 рублей и бутылка молочная не сдадена.

ФЕДОР: А может, ты, старая старуха, умрешь, освободишь помещение?

КАЛГАНОВНА: Может, и умру. Тогда ты Рейгана моего корми. Он по строгому режиму пищу кушает.

ФЕДОР: Накормлю. Я сам со строгого режима.

(Входит Исмаил.)

ИСМАИЛ: Калгановна, у тебя соли есть?

КАЛГАНОВНА: (Федору) Это нехристь Исмаил. Рабочий человек. Любит кушать соленое.

ИСМАИЛ: Соль любит.

КАЛГАНОВНА: А зачем тебе всегда ко мне ходить, ноги бить? Ты тут около солонки и живи. А твою комнату мы заколотим.

ИСМАИЛ: И то.

ФЕДОР: Соль еще есть бертолетова, английская и в коленках. Я ее добывал.

ИСМАИЛ: Из коленок?!

ФЕДОР: Из недр земли. Добывал, когда наказание отбывал.

(Входит Фалалей.)

ФАЛАЛЕЙ: У вас случайно не сдается помещения для уволенного в запас из рядов Советской Армии?

КАЛГАНОВНА: Живи. Ты молодой человек. Тебе жить надо.

ФАЛАЛЕЙ: У меня есть начатые консервы и гражданская профессия — законченное парикмахерское училище.

ФЕДОР: У нас бы тебе цены не было.

КАЛГАНОВНА: Рейгана мне к лету подкоротишь. Потеет животное.

ФЕДОР: Отвернитесь, мужики.

ФАЛАЛЕЙ и ИСМАИЛ: Зачем?

ФЕДОР: Калгановну хочу убить. Обещала помереть, а сама все существует.

ФАЛАЛЕЙ: Во! А я на ней, неживой, на прическах потренируюсь!

КАЛГАНОВНА: Правильно. Мертвый волос хорошо растет. (Федору) Ты чем меня порешишь?

ФЕДОР: Да никак не решу…

ИСМАИЛ: Если соли человеку долго не давать, человек сам окончится. Человек без соли не может…

КАЛГАНОВНА: Вот я утюжок в полотенчико завернула. До свиданьица всем.

ВСЕ: Будь здорова, бабушка! (Федор убивает ее.)

ФАЛАЛЕЙ: Волосяной покров не испортил?

ФЕДОР: Все аккуратно.

ИСМАИЛ: Рейган ожеребился! Раз-два-три… двенадцать щенков!

ФАЛАЛЕЙ: Вот бы Калгановна обрадовалась. Ну ничего, я зато ее красиво уложу.

ИСМАИЛ: В фоб?

ФАЛАЛЕЙ: Не. Голову ей уложу.

ФЕДОР: Надо нам теперь жить дружно. На нас большая ответственность — двенадцать живых существ.

ИСМАИЛ: Зачем двенадцать? Тринадцать! Рейган-то…

ФЕДОР: Его надо тоже убить.

ФАЛАЛЕЙ: Для ча?

ФЕДОР: Чтобы котят труднее растить было. Ступай за водой, Фалалей, кота утопить, а котят с Калгановной обмыть.

ИСМАИЛ: Правильно.

ФЕДОР: Трудно. Страшно. Да только в трудностях и очищается и осознает себя человек.

ФАЛАЛЕЙ и ИСМАИЛ: (опуская Рейгана в ведро) Только в трудностях…

Конец