Значение человека, который всегда за кулисами, становится понятно только с его уходом. Только недавно приехав в Москву и пообщавшись со всевозможными театральными деятелями, по тому, как меня принимали, я стал понимать, какой фигурой была моя мама. Это все ее заслуга и ко мне отношения не имеет…

В начале 60-х она работала в театре А. И. Райкина, а папа там был режиссером. Потом открывал Дворец бракосочетаний как администратор. Ее портрет в этой роли попал на обложку журнала «Штерн», после чего она имела невероятные проблемы с КГБ: как так, «наша» женщина попадает на «их» обложку! А потом ее попросили временно заменить администратора в ДК Горького. Там она на всю жизнь и осталась. Долгие годы была главным администратором, а когда уехал такой значительный человек как Самуил Михайлович Эпштейн, стала директором зала. Она была человеком необычайно преданным искусству, театру. Только сейчас, продолжая ее дело, я начинаю понимать, какой объем работы она проворачивала. Кошмар! Говорят, что это работа для одинокого мужчины. А она везла на себе еще дом, отца, который последние годы очень болел, нас всех — «деятелей искусства»…

Мама очень ревновала меня ко всем моим занятиям, кроме театра. Сначала они с папой делали вид, что им все равно, куда я пойду и что буду делать, но когда я стал проявлять интерес к делу театральному, сразу стало понятно, что это находит одобрение. Потом я стал писать песни, и мама мне говорила: «Брось гитару, займись делом». Вообще, она сама когда-то училась петь и пела замечательно. Училась у одного из последних могикан — Дидзурабова. Он преподавал бельканто, есть много его учеников, которые, может, не стали суперзвездами, но поют прекрасно. За год или за два до маминой смерти они собирались — и мама пришла такая окрыленная, возбужденная: «Какие прекрасные голоса!» Она иногда пела на кухне. Когда было хорошее настроение, звучали какие-нибудь итальянские песни или то, что передавали по радио. И пела она гораздо лучше, чем те, что пели по радио.

Она планировала сезон, гастроли, их логику, думала над тем, какие спектакли привозить. Такая работа подразумевает очень много. И делала она все это с большой любовью. После ее смерти я пришел в ДК Горького и сказал, что хотел бы и мог бы продолжить мамино дело. Мне пообещали, но потом выяснилось, что все давно назначено… Если б не было этого отказа, я бы, может, не стал заниматься продюсерством. А так взыграло что-то… Осталась команда, которая работала с мамой, и я понял, что если ее дело, ее связи не подхватить, — все может развалиться. И стал заниматься этим без оглядки, без задней мысли и меркантильных надежд. В ДК им. Ленсовета мы уже показали «Овечку» Бориса Мильграма, на разных площадках прошли гастроли «Сатирикона». Есть идея сделать театральный фестиваль памяти мамы. Это пришло само собой, и я это делаю.

Борис ВИШНЕВСКИЙ

Раньше, чем мы с Борей Бирманом, сыном Беллы Григорьевны, одновременно поступили в институт на параллельные курсы, поехали в колхоз и подружились, я ходил в ДК Горького и уже знал эту красивую женщину. Она меня не знала, но пускала в театр. Я просто говорил: «Извините, очень люблю этот спектакль…» — и все. У меня были деньги, я готов был купить билет, его и просил, но она смотрела на меня и почему-то давала входной без денег. Не театральному человеку, а просто интеллигентному еврейскому мальчику, инженеру-корабелу. Видимо, как-то по физиономии и по горящему глазу понимала, что человек любит театр и хочет попасть… Горящий глаз уже был для нее аргументом. Это было «исходное» обстоятельство для общения. А потом, 1 сентября 1984 года, я попал в дом к Бирманам, на день рождения, познакомился с Бориными родителями и помню, как меня поразила атмосфера семьи: и Белла Григорьевна, и Наум Борисович… Борька тогда стал сочинять песни, и для мамы каждая Борина новая песня или роль были событием. Белла Григорьевна была идеальная мать, идеальная жена и еще обладала идеальным художественным вкусом.

Однажды я видел классную картину. Какие-то мощные гастроли «Ленкома» — не попасть, и стоят Абдулов, Янковский, Караченцов и ждут входные. И понятно, что даст. Но стоят и нежно так. просят: «Ну, Беллочка, ну, Белла…» Звезды — но никакого гонора. И все так к ней относились. Боготворили, и прежде всего как женщину. Я видел, как у всех мужчин, когда они с нею общались, глаз делался мужским. Она была так красива, что становится понятно, почему Наум Борисович не пустил ее в актрисы…

У Беллы Григорьевны был потрясающий юмор. Поскольку у меня часто побеждают эмоции, и я начинаю говорить так, что уже никто ничего понять не может, она часто спрашивала: «Слушай, как ты с артистами разговариваешь?» И Борю пытала: «А Гриша хороший режиссер? А как же он артистам объясняет? Они же, наверное, ничего, бедные, не понимают… У Гриши мысли опережают слова… А спектакли хорошие. Странно…»

Белла Григорьевна радовалась нашим успехам, как ребенок. Она была сама замечательной актрисой, когда рассказывала о том, что происходит на работе или в политике. И обо всем у нее было свое мнение. Знала весь театральный процесс Петербурга и Москвы. Да еще ухитрялась обсудить все с друзьями, поговорить со всеми, кто приходил в дом. Непонятно, как она все успевала.

Григорий КОЗЛОВ

Однажды, не так давно, меня не пускали в театр. Молодая бодрая администраторша большого ДК захлопнула передо мной двери, резко и неприязненно бросив: «Не знаю я никакого журнала!». Рядом со мной и в точно таком же положении оказался Александр Моисеевич Володин. «Это Володин», — попыталась «возникнуть» я, стукнув кулаком в дверь и дождавшись, когда администраторская опять открылась. «Не знаю, никого не знаю», — рявкнула девица и шваркнула дверью опять, не предполагая, что если живешь в этом городе и не знаешь Володина, — лучше уехать в другой.

Белла Григорьевна знала всех. Вот я ее лично не знала, а она знала. Студентов — по их студенческим билетам. Аспирантов — по аспирантским. Членов СТД — по членским… Всегда было ясно: если вовремя занять очередь к администраторскому окошечку ДК им. Горького — тебя пропустят. Пропустят хотя бы в последний момент, когда, кажется, надежды не остается.

Я была тем самым безымянным «студентом — аспирантом — членом», который в течение многих лет ощущал достойное отношение к себе — профессиональному зрителю, желающему увидеть то, что театральному человеку полагается видеть. Белла Григорьевна никогда не «подавала милостыню», не унижала тебя бессмысленным ожиданием: пустят — не пустят, попадешь — не попадешь… Она понимала: театр — это не только ее работа, а работа всех тех, кто рвется на спектакль со студенческими и прочими корочками.

Когда однажды я, начинающий критик, сунулась в окошко со смущенной просьбой: «Мне бы нужно на спектакль… Моя фамилия…» — Белла Григорьевна коротко сказала: «Дмитревская? Знаю» — и выдала входной, действительно зная фамилию.

Не Володина — мою!

В страшном сне не представить Володина, перед которым в ДК Горького захлопывают дверь…

Мне рассказывали старожилы БДТ. Когда они, молодыми, начинали работать там, то иногда видели (уже в 60-е годы), как два старых-старых администратора (кажется, их звали Михал Натаныч и Пал Палыч) под руки проводили и усаживали в седьмой ряд дряхлую старуху. Оказывается, при возникновении на территории Апраксина двора Суворинского театра, графы Апраксины не продали Суворину землю, а сдали ее в аренду при условии постоянных мест на спектакли. Прошли века. Старуха Апраксина отсидела двадцать лет в советских лагерях и вернулась домой, в ленинградскую коммуналку. И когда она приходила в БДТ, старые администраторы (Михал Натаныч и Пал Палыч) почтительно, под руки, проводили ее на ее законное место. Знали. Помнили. Соблюдали.

Белла Григорьевна была еще из этой «породы» старых театральных администраторов, которые помнили. И себя помнили, и театральных людей. И свое место знали, и их место.

Теперь уж и в ДК им. Горького — иные времена и нравы, хотя с кончины Беллы Григорьевны прошло совсем немного времени.

Вчера меня опять не пускали в театр…

С Беллой Григорьевной мы никогда не беседовали. Пусть эти строчки будут памятью тех, кто много лет, сдерживая сердцебиение (а вдруг не пропустят?!), просовывался носом в полукруг окошечка. И попадал в Театр…

Марина ДМИТРЕВСКАЯ