На сцене Театра-фестиваля «Балтийский Дом» Анатолий Праудин продемонстрировал свое видение давней истории, превращенной Георгием Данелия в культовую советскую кинокартину «Осенний марафон». В основе фильма и спектакля лежит киносценарий Александра Володина «Горестная жизнь плута», и как раз горестной и какой-то абсолютно безнадежной получилась «подложка» праудинской постановки, названной режиссером «Осенний марафон. P. S.».

Это малозаметное и вряд ли цепляющее глаз в суете (беге) повседневной жизни — «P. S.» и стало главной сущностью спектакля, который совсем не о том, что есть (происходит) на сцене, и уж точно не о том, что было в фильме. Философская комедия превращается в чистую философию; постоянно возникающие «за кадром» строки Иосифа Бродского о том, как ломали Греческую церковь, становятся доминантой и требуют почти построчной «расшифровки» (то есть — задуматься).

Стихотворение Бродского называется «Остановка в пустыне», и именно пустынным, несмотря на снующих туда-сюда людей, валяющиеся кирпичи, телефонную будку, предметы мебели, кажется сценическое пространство. Вот только «остановиться» никому и ничему в нем не суждено. Слова и действия подчас не имеют смысла, но движение не прерывается ни на мгновение, и в бесконечной, бессмысленной гонке Бузыкин Константина Анисимова напоминает Сизифа, чужой волей поднимающего на вершину горы огромный камень, вновь и вновь скатывающийся к ее подножью…

Этот Бузыкин жалок, беспомощен и загнан. А «загнанных лошадей пристреливают, не правда ли?» недвусмысленно проступает поверх Бродского, бардовских песен и немудреных диалогов саркастический вопрос. Но негативное отношение к герою режиссера и неопределенное — актера напрочь лишено определенности и «личного». Зато присутствует в нем нечто от «взаимоотношений» между церковью и экскаватором: «К тому же экскаватор мог считать/ ее предметом неодушевленным/ и до известной степени подобным/ себе. А в неодушевленном мире/ не принято давать друг другу сдачи».

Персонаж Анисимова и сам существо, скорее, «неодушевленное», угождая всему и всем, множит нелепицу и несуразицу и к финалу окончательно теряет мало-мальскую точку опоры, а значит и способность к какой бы то ни было самоидентификации. И что же? Практически загнанному в угол, ему бы стукнуться лбом о стену — остановиться, отдышаться, оглядеться вокруг, однако же напрочь утративший себя Бузыкин обреченно продолжает бежать никуда, в никуда и на месте. Такой вот тридцать лет спустя после выхода нашумевшего фильма получился «постскриптум».