История переводчика Андрея Бузыкина, героя Олега Басилашвили из фильма Георгия Данелии 1979 года выглядела предельно безысходной. Невыносимее, казалось, некуда. Оказалось — есть, куда. Режиссер Анатолий Праудин поставил в «Балтийском доме» спектакль на тот же сюжет, но с пометкой P.S. И вышел у него психологический триллер про мужчину на грани безумия. Довели не только женщины — особенности национального бытия в целом.

Начать с того, что бегает Бузыкин (Константин Анисимов) с английским профессором-переводчиком Биллом (Юрий Елагин) не в спальном районе, как герой Басилашвили, а мимо стройки в самом центре Ленинграда: на месте разрушенной Греческой церкви возводят концертный зал на тысячу мест. На сцене нет знакомых очертаний, но есть холсты с нарисованными облаками, в которых, конечно, витает герой, и есть горки кирпичей, о которые он спотыкается (художник Алексей Порай-Кошиц) — и звучит соответствующее стихотворение Бродского. Ясно, что звучит оно в голове у Бузыкина (ну не у Билла же) — видимо, вовсю ходит в городе в самиздатовских списках. Мимо кирпичей герой бегает от жены Нины — Аллы Еминцевой (их квартира находится в правом углу на авансцене) к любовнице Алле — Ольге Белинской (ее стол с печатной машинкой расположен точно напротив, слева), то и дело сворачивая вглубь сцены — к бездарной однокурснице Варе (Маргарита Лоскутникова), чтобы, бросив двух претендующих на него женщин, зачем-то заняться ее переводами. Впрочем, вопрос, зачем, в данном случае, не возникает, потому что Константин Анисимов играет этакого рыцаря мировой литературы, для которого переводы — не работы, а миссия. У него начисто отсутствуют личные амбиции — в том числе и амбиции переводчика. Ему вполне достаточно, чтобы фраза «коза кричала нечеловеческим голосом» в принципе не появилась в журнале. И вот он в трико с висящими коленками и майке сидит у Вари и правит ее ляпы, забыв о времени. Получается почти что сюжет известного анекдота: «Жене сказал, что пошел к любовнице, любовнице — что пошел к жене, а сам — на чердак, и работать, работать и работать».

История Праудина по сценарию Володина, вышедшая совсем не задолго до нелепейших атак на ряд российских режиссеров с экранов телевидения, — получилась вовсе не о мужском безволии, не о невозможном поведении бесконечно симпатичного, почти сказочно-простодушного представителя отечественной интеллигенции, а о том, как общество непостижимым образом сплачивается против талантливого, то есть, внутренне свободного человека. «Выкручивать руки» таким, как этот Бузыкин, давить на психику — все равно, что пытать. И герои спектакля «Осенний марафон. P.S.» именно что пытают его не слишком изощренными, но беспроигрышными способами.

Собственно, после первого же свидания с Аллой Бузыкин приходит домой, и вырубается сразу, как опускается на стул, при этом левая рука его вдруг резко падает, как у мертвого. И дело вовсе не в интенсивной физиологии — ничего такого у них с Аллой не было. Зато Алла, когда красная юбка, красная печатная машинка, красный подстаканник, красные очки и красная шаль не сработали, включила самую надежную женскую кнопку под названием «истерика» и монолог о ребеночке произносила, упав на пол и обвив ноги Бузыкина тугим кольцом объятий. Пробуждение Бузыкина после этой «маленькой смерти» выглядит продолжением кошмара. Жена использует другие, не менее садистские методы: отодвигает тарелку с завтраком и ставит на ее место трезвонящий телефонный аппарат, так что трубку придется снимать. С Биллом (Юрий Елагин) тоже не поговоришь по-человечески: на его детском лице отпечаталось скаутская невозмутимость. А подлец Шершавников — тот, от которого Бузыкин, если помните, прячется в библиотеке, чтобы не подавать руки, — устраивает целый ритуал челомканья с подчиненными, причем, двойной: сначала приветственный и тут же прощальный. А в итоге еще и разражается демоническим смехом.

Понятно, что все эти доморощенные «демоны» вполне комичны. Ну кого еще, кроме поэта, могут довести до нервного срыва красные, точно у насекомых в брачный период, одежды Аллы, и комфортное лицо редактора Веригина, отлично рифмующееся с немудреными песнями Визбора. Но Бузыкина тут же настигает нервный тик. Не хочется обижать вполне достойного барда, но «Мама, я хочу домой!» — это вовсе не то, что:

«Не выходи из комнаты, не совершай ошибку

Зачем тебе Солнце, если ты куришь Шипку?

За дверью бессмысленно все, особенно — возглас счастья.

Только в уборную — и сразу же возвращайся».

Разумеется, такому Бузыкину достаточно известия о сердечном приступе Аллы, чтобы в невротическом припадке колотить в дверь телефонной будки, которую никто и не думал запирать. А дальше уже можно гадать: нарядившийся Пушкиным двоечник, требующий нарисовать ему удовлетворительную оценку, — это обычный хулиган из плоти и крови или уже галлюцинация истерзанного вконец поэта-современника. Судя потому, что всех персонажей, кроме главных, играют одни и те же три актера (те, что впервые появляются на кафедре университета), — не только Пушкин, но и милиционер с лицом Евдокимова — болезненные видения. Но как бы там ни было, Алла, надевающая на Бузыкина плащ задом наперед на манер смирительной рубашки, прежде чем отправиться с ним в кино, доктором никак не выглядит, разве что представителем «карательной психиатрии».

Остроумию режиссера Праудина надо отдать должное. Когда Веригин, назначая очередной совершенно кабальный для Бузыкина срок сдачи перевода, затягивает «Я гоняюсь, я гоняюсь за туманом…» — все остальные герои сидят на диванчике, точно на вечере авторской песни. Получается эксклюзивный ад для поэта — пытка масскультом — повсеместный «клуб «Восток». И Бузыкин, вернувшись домой после ночи, проведенной у Аллы, наигрывает одним пальцем на пианино спасительное «Ты у меня одна…» — и истерика Нины словно бы захлебывается, так и не вылившись наружу. Сентиментальная механика работает безотказно. Только после нее до бунта уже рукой подать: самоуважение, как ни крути, а возвращать надо.

На Шершавникова Бузыкин, как и положено, наорет, да еще и бакенбарды с «Пушкина» сорвет в ярости, но в эти минуты несуразный, угловатый герой Константина Анисимова (кстати, в жизни, как все, конечно, помнят, этот артист комментирует матчи «Зенита» и фирменная спортивная форма клуба сидит на нем как влитая) будет похож на мультяшного добряка кота Леопольда, проглотившего тройную порцию «Озверина». И ни на секунду не утратит своего обаяния. В то время как женщинам — всем троим — не только в обаянии, но и в элементарной порядочности будет отказано режиссером категорически. «Женяяя!» — будет стонать Алла в телефонной будке, призывая Пташука. И ровно в это же время жена будет ей вторить: «Евдокии-ииии-мов». Ну а Варя (Маргарита Лоскутникова), и вовсе отправится на колени к Веригину и выпросит у него любимого бузыкинского Скофилда. И прямо оттуда же, с колен Веригина, позвонит и сообщит об этом Бузыкину, цинично уточнив, как он к этому относится.

После всех этих испытаний поэт испробует последнее средство — рванется к народу. Прямо публике в огромном зале «Балтдома» будет объяснять Бузыкин, что ему надо в аэропорт провожать дочь. Народ, как и положено, будет безмолвствовать.

Тогда-то герой Анисимова и выберет ремонт. То есть, «не выходить из дома, не совершать ошибки». И вся сцена покроется газетами. Но «запереться и забаррикадироваться шкафом от хроноса, космоса, эроса, расы, вируса», как все мы помним, не выйдет. Живую жертву в покое обыкновенно не оставляют. Придется снова бежать, уже не в трико с вытянутыми коленками, а в одних черных трусах и, как это ни смешно, носках. Бежать, сколько хватит сил, как Форест Гамп или как Иосиф Бродский, презрев собственный вопрос: «Зачем выходить оттуда, куда вернешься вечером// Таким же, каким ты был, тем более — изувеченным?» Собственно, именно этот вопрос снова стоит нынче перед многими отечественными художниками практически ребром. И, кажется, на него есть единственный ответ: «Затем, чтобы не возвращаться».