В Малом драматическом театре — Театре Европы состоялась премьера спектакля «Три сестры». Это пятая чеховская постановка Льва Додина. Как всегда, режиссер слышит автора и время, в котором живет.

Мода на визуализацию драмы привела в последние годы не только к угнетению вербальных искусств, но как бы вовсе лишила их права на существование. Как показал Чеховский фестиваль, в мире с большим удовольствием используют фабулу и мотивы произведений драматурга, нежели занимаются смыслами, образами, чеховскими людьми. А чеховские люди — это мы, у нас общая жизнь, грезы и печали, одна судьба. И когда нам предлагают вспомнить историю дома Прозоровых, приближают их обитателей, обостряя наше зрение и понимание, мы благодарны театру.

«Три сестры» у Додина — спектакль не радужный. В чеховском тексте грусть, конечно же, превышает надежды, но все же и светлая грусть, и вера в возможные перемены не раз освещали спектакли прошлых лет. Что же сегодня открывается зрителю в этой знакомой пьесе? О чем напоминают нам застывающие в раме окон персонажи, акцентируемые как художественные портреты времени? И какого времени? Длящегося времени неприкаянности русского человека.

В спектакле совмещены эпохи, допустим, Чехова и Трифонова, России царской и советской, — в костюмах, в прическах, в гриме. Дом генерала Прозорова — серый дощатый остов-фасад, условное место действия, обобщенный образ и провинциально-усадебного, и многоквартирно-коммунального жилища.

По замыслу режиссера и сценографа Александра Боровского, сцена освобождена от подробностей быта, каких-либо примечательностей, строгое, стильное оформление своими средствами сосредоточивает внимание на актерах, на тексте.

«Мы знаем много лишнего»,— говорит Маша (Елена Калинина).

Как вообще знания, где бы то ни было, могут быть лишними, «вроде шестого пальца», что это за мир убогий, без любопытства, без вдохновения?

«Отец, царство ему небесное, угнетал нас воспитанием», — говорит Андрей (Александр Быковский). Видно, верил генерал Прозоров, что культура распространится, станет необходима, а она, вот оно что, оказалась «ненужной роскошью».

«Вот те на! — смеется Вершинин (Петр Семак). — Знаете много лишнего! Нет и не может быть такого скучного и унылого города, в котором был бы не нужен умный, образованный человек».

Любитель пофилософствовать размечтался: «Вы не исчезнете, не останетесь без влияния, такие, как вы, станут большинством, а жизнь будет „изумительной“.

Вот только и через сто лет жизнь изумляет нас пренебрежением к культуре, и видим мы, что дети знают уже меньше, чем знали отцы и деды, и вполне ловко обходятся без „лишнего.“

В сущности, обиженные и брошенные три сестры и люди их круга близки нам, потому что волнуются о наших насущных делах. Эти чеховские персонажи — лишние люди, смешные люди — по какому-то замыслу судьбы не переводятся на Руси, и чем меньше их, тем пронзительнее сострадание к ним зрителя.

„Три сестры“ — пьеса о любви. Собственно, все пьесы Чехова о любви, так уж он понимал суть человеческих взаимоотношений. Но не перипетии любовных чувств интересуют Додина, а именно понимание любви как высшего проявления души, полета, счастья. Романтизм, понятно, не моден нынче, и не о нем речь. То Ольга, то Маша, то Ирина доверяют нам свои сокровенные чувства, свои мысли о любви. Можно ли жить без любви? Можно, они живут, работают, но нельзя жить без веры, что любовь существует. По-разному проявляется эта вера.

С грустью говорит Ольга (Ирина Тычинина) о своем одиночестве, она ли не мечтала о настоящей любви, и не те ли мечты объясняют ее строгую прямоту: страдая, она утешает Ирину: „Ведь замуж выходят не из любви, а только для того, чтобы исполнить свой долг“.

Маша — Елена Калинина привлекает не столько страстным характером, сколько тихим, глубоким своим открытием: любовь существует, и это так важно, что надо открыться сестрам. Пусть Оля скажет: „Я тебя не слышу“ — слышит, слышит, и все другие в зале слышат и поверят в ее открытие.

И наконец Ирина (Лиза Боярская) — не девочка прелестная, наивная, а молодая красавица, способная всерьез решать свою судьбу.» Вот только этот ключ, который потерян«, — с какой обреченностью, с какой печалью прошептал Тузенбах (Сергей Курышев). Надо сказать, что Ирина, более чувственная и способная к исповедальной откровенности, несет тему любви не меньше Маши. А правильнее сказать, что три сестры, каждая по-своему, понимают любовь как высокий смысл и тайну жизни.

Когда любовь, благодаря усилиям желтой прессы и сильно желтеющего искусства, превращается в промысел, в средство рекламы, в роскошные бизнес-планы, весьма уместно Додин с Чеховым напоминают, что бижутерия чувства — опасное украшение жизни.

Когда на чеховскую фабулу напяливают грубость современных норм поведения, нельзя не замечать, что общество деградирует в своем эмоциональном обиходе, а это последняя черта для русского человека. Вот почему Додин обращается к Чехову как к едва ли не единственной реальной возможности повлиять на эмоциональное восприятие жизни вообще и человеком человека, и его спектакль пробуждает в зрителях сочувствие, сострадание и самоуважение.

Премьера состоялась, художественный замысел осуществился, проступил во всех персонажах. Особое качество додинских спектаклей в том, что они остаются в работе и после премьеры, так что, нет никакого сомнения, новая значительная работа дополнила чеховское собрание театра. Остается только пожелать, чтобы весь Чехов, — и «Чайка», и «Вишневый сад» — вернулись в основную афишу и заняли свое место рядом с «Пьесой без названия», «Дядей Ваней» и «Тремя сестрами». В этом культурная миссия МДТ и его руководства — Театра Европы.