Странный человек Геннадий Тростянецкий. Он читает современную русскую прозу. Вначале «Белое на черном» Рубена Гальего (Орловский театр «Свободное пространство»), теперь «Время женщин» Елены Чижовой. Заметим, идея поставить ленинградскую «сагу» возникла у Тростянецкого раньше, чем в «Современнике», хотя спектакль БДТ им. Г.А.Товстоногова вышел позже. Впрочем, не в том дело, кто кого опередил. Важно, почему из огромного потока литературы режиссер выбрал именно это. Проза Гальего или Чижовой как будто и несценична. Нужна дерзость Тростянецкого, видящего в любом материале театральную природу. Но опять же театральность — не главное. Мне кажется, мотивы выбора глубже: он испытывает чувство долга перед жизнью.
Мрачный современный театр чаще провожает нас к могилке, рисует процесс взаимоуничтожения. Энергичнейшего, взбудораженного Геннадия Рафаиловича интересует, как человек вопреки неизлечимой болезни (это у Гальего), вопреки умертвляющей системе (у Чижовой) живет полноценно или вообще живет. В первом случае, герой проходит свой крестный путь на наших глазах — во втором — «короля», то есть маленькую девочку Софью, «играет окружение». Во «Времени женщин» занята чуть ли не вся труппа БДТ.
Девочка (Алиса Комарецкая), конечно, чудесная и доблестно проводит четырехчасовое представление. Надо быть очень черствым человеком, чтобы не растрогаться, видя, как она доверчиво протягивает ладошку взрослым или неотрывно смотрит «Щелкунчика» в Мариинке. Все-таки нас занимает не столько она, сколько три старухи из коммуналки, три «мойры», плетущие нить девочкиной судьбы.
Когда-то Федор Абрамов в тетралогии о Пряслиных показал спаянность большого крестьянского мира. У Чижовой иное: узкий кружок старух, молодой матери-одиночки Тони, да еще отставного врача Соломона Захаровича выстаивает против враждебной системы и спасает от нее девочку. Стоит только раскрыться — схрумкают. Собственно, старухам уже нечего терять. «История» лишила их всего, кроме надежды вырастить маленького человечка.
Можно было идеализировать или героизировать спасителей немой Софьюшки, а заводскую общественность и прочих чиновников представить вампирами. Тростянецкий этим не соблазнился. Ариадна (Т.Бедова), Гликерия (Е.Толубеева) и Евдокия (приглашенная И.Соколова) — старомодны, наивны, в чем-то нелепы. Конечно, верховодит этим трио решительная и упрямая Евдокия. Простоватая и, где надо, хитренькая, она выступает в качестве тарана, которым маленький «Ноев ковчег» пытается пробиться к берегу во время советского «потопа». Наверно, Евдокия — лучшая роль Ирины Соколовой за последние годы. Ее мгновенно вспыхивающая радость (когда принимают за мать Тони), цепкий взгляд при пересчете денег для предсмертной тониной свадьбы, ехидное бормотанье и взмывающий в патетических моментах немного гнусавый голос — складываются в ярко-противоречивый характер.
Правда, Тростянецкий обошелся бережно и с остальными актрисами, любя их, как и персонажей романа, любя осколки исчезающей петербургской культуры. Давно так точно и мягко не играла Татьяна Бедова, давно не получала (может быть, после «Любовных писем» А.Герни) подобных ролей Екатерина Толубеева-Марусяк. Вопреки нынешней тенденции к антиисторизму, персонажи Бедовой, Марусяк, Соколовой всем обликом, манерой поведения вписываются в эпоху 1960-х. Троица старух неразлучна, каждая дополняет остальных — за ними неотрывно следишь. Почти бессловесный эпизод, когда они впервые берут на себя заботу о девочке, одевают, обласкивают маленькое существо, — самый трогательный в спектакле.
Я уже не говорю о четвертой старухе, матери Тони. Марина Адашевская своим начальным монологом (письмо к дочери из деревни) задала тон дальнейшему, происходящему на сцене. Ни ноты фальши! Так мало осталось в нашем театре старинных актрис с образцовой речью, владеющих жанром, тонкой характерностью! Адашевская в БДТ более 60-ти лет, но редко «подают» ее крупным планом.
Разумеется, это женский спектакль, хотя не одними старухами исчерпывается мир женщин. Что делать с несчастной работницей Тоней, большой вопрос. Ситуационно, она — пассивная жертва и могла бы оказаться невыразительной. Тростянецкий этого не допустил. Когда смотришь на привлекательную, темпераментную Елену Швареву, вспоминается старый анекдот про русскую красавицу, она объяснила похотливому иностранцу: «Мы тоже страстные — только нам некогда». В Тоне нет подавленности. Сила, страсть ушли на чугунные болванки, их надо опускать, поднимать во вредном цеху (и это показано в пантомиме). Однако любой пустяк: яркий материал на платьице, намек на мужское внимание, покупка телевизора заставляет женщину несказанно радоваться. При чудовищной своей нескладной жизни Тоня почти всë время улыбается. Только встречаясь со зловеще-благодушным Женсоветом, она инстинктивно сгибается, усаживаясь, как преступница, перед «судейским» столом с красной кумачовой скатертью. И только перед смертью распрямляется, превращается в грациозную балерину (снова вальс цветов из «Щелкунчика»).
Сытина (Елена Перцева), единственная из работниц, показана психологически реально (остальные решены условно). И понятно, почему она вписалась в систему, а со старухами не ужилась. Если у Тони радость светлая, вся она — воплощенная доверчивость, то Сытину переполняет какая-то злобная радость. Хищная женщина всегда получит свое: квартиру, премию. Актриса небольшим, но очень ëмким эпизодом
Сытина — переходное лицо между миром естественным и неестественным, рожденным официальной пропагандой. А что может быть неестественнее плохой оперы? И «заводские» поют под живой оркестр БДТ. Кстати, исполнение речитативов композитора Николая Морозова им удается лучше, чем речитативы в «Моей прекрасной леди», премьере Мариинского театра. Разумеется, поют те, кто могут петь. Грань между живыми деятелями советской индустрии и неживыми стерта. Вначале и не заметишь: актеры, изображающие рабочих, толпятся на заднем плане рядом с манекенами. Только потом ряд пролетариев с серыми лицами вознесется к колосникам на штакетниках.
Именно ряд. В той жизни-нежизни люди воспринимались лишь рядами. Ряд рабочих, ряд заводских общественниц. «Великолепная семерка» Женсовета, сидя за столом, ощутимо надвигается на Тоню, и каждое следующее заседание защитниц трудящихся женщин становится всë более угрожающим. Тростянецкому и Диане Шишляевой (председательница Женсовета), удалось передать атмосферу угрожающей заботы. Зоя Иванна, вульгарный бабец с прической-вавилонской башней, напирает на беззащитную работницу со своим бездушным благодушием.
Ноту циничного благодушия театр решил усилить, добавив к роману «фантастический» эпизод с «явлением» Никиты Сергеевича Хрущëва у постели больной Тони. Сергей Лосев уже не раз играл Ленина в капустниках, композиции по Ильфу и Петрову. Но там была карикатура. Здесь нет никакого преувеличения. Хохот в зале вызывает интонация политической искренности, с которой глава государства обещает любые блага в ближайшем будущем. Эта знакомая интонация не дает нам воспринимать «Время женщин» в качестве «картин прошедшего». Он так добр, симпатичен, этот Никита Сергеевич в своем белом плащике и белой шляпе! «Вам всë можно. Вы всë равно умираете». Легко слетают с языка сладкие посулы, за которые вождь не несет никакой ответственности. Его слушают, как Арину Родионовну. Мимоходом генсек исцеляет безногого Ваську.
Я бы не рискнул назвать «Время женщин» театральной эпопеей. Периодически возникающие наплывы-воспоминания старух (из послереволюционной и сталинской эпохи) лишь помогают представить, откуда взялась отчужденность и жизнестойкость Ариадны, Гликерии, Евдокии. Но картины хрущевской «оттепели» вызывают оторопь штрихами быта, представлениями, которые сегодня кажутся нереальными. Искренне возмущается домкомовская чиновница неслыханным комфортом Тони — она с дочерью имеет в коммуналке не 4, 5 нормативных метра на человека, а 4, 75 (разжилась!). Женсовет оказывает «щедрую» материальную помощь: 20 рублей. Толпа людей стоит в очереди за мукой с чернильными номерками на ладошке. Всë это было и не так уж давно. По указаниям мужчин мир социализма строили, поддерживали женщины. Одни стояли в очереди, другие заседали в Женсовете.
Что же мужчины? Не считая массовки-хора, их трое в спектакле: Николай Ручейников, Соломон Захарович и мастер, Игнат Михалыч. Там, где правит Никита Сергеевич, и лирический герой должен быть под стать имиджу главы государства: простой, веселый и добродушный. Иван Федорук (Ручейников) похож на Николая Рыбникова — звучит музыка из «Весны на Заречной улице». Понятно, добродушие жениха Тони быстро слетает, когда дело доходит до настоящей помощи женщине. Это тебе не волчок девочке купить. Мастер тоже, вроде бы, не злой. Усатый Игнат Михалыч (Евгений Соляков), словно сошел с плаката о производительности труда. Его недоумение, как может женщина заболеть, когда конец квартала, приравнивает мастера к манекенам. Ну, пусть поëт.
Что же касается мудрого врача Соломона, фактически, спасшего девочку от убийственного прохождения через детдом (теперь их предлагают вовсе уничтожить), то это и есть настоящий лирический герой. Несмотря на старость и специфичный говорок. Раньше бы его в БДТ сыграл мастер на такие острохарактерные роли, Владислав Стржельчик (Вспомним Грегори Соломона из «Цены» А.Миллера). Теперь на возрастную роль «бросили» палочку-выручалочку, Василия Реутова. Впрочем, действие не дробится на отдельные фигуры.
«Время женщин» — спектакль масштабный и в то же время осердеченный. Про людей и для людей, что сегодня редкость. Равнодушным постановка не оставляет. Похоже, и в театре за нее особенно болеют. Досталась большими трудами. Тем более, Театр из-за ремонта лишен своего дома.
Можно было сыграть сцены с умирающей Тоней мелодраматично, с надрывом, и зал бы изревелся, однако режиссер предпочел строгий финал. Исполнители «показывают» «Вечернюю песню» В.Соловьева-Седого с помощью азбуки глухонемых (девочка Софьюшка не говорила до
Читая газеты, глядя на телеэкран, мне кажется иногда: многие наши граждане похожи на маленького ребенка, которого спасают добрые люди и общественность. Большой ребенок до поры до времени молчит. Хотелось бы верить: Ленинград (извините, Петербург) способен, несмотря на этические утраты, расслышать голос театра. Девочка стала личностью. А мы что же?
Комментарии (0)