Режиссер верен принципу: когда есть рациональное объяснение — такое решение ошибочно. Надо оставить лишь то, что продиктовано не линейной, но поэтической и ритмически-музыкальной логикой.

Постоянный соавтор Бутусова художник Александр Шишкин забрал сценическую коробку в черные сукна, повесил справа что-то типа антресолей, с них ведет лестница, в глубине наверху экранчик, на нем всякие картинки, чаще всего — панорама из окна несущегося «Сапсана». Это, само собой, метафора несбыточной мечты о Москве.

Впереди — большой стол, мебелишка из подбора, от офисно-кафешных пластиковых до старых деревянных стульев, рояль, торшеры с абажурами и голые шесты с лампочками наверху. Еще — огромные белые переносные экраны: когда кто-то из героев встает перед таким залитым хирургическим светом прямоугольником (художник Александр Сиваев), получается его видный до мельчайшей черточки крупный план. Как всегда у Бутусова, непрерывная музыка — специально написанная Фаустасом Латенасом, а кроме того, Бах, Равель, Deep Purple, Клавдия Шульженко и т. д. Пожар метафоризирован обвалом свернутых ковров, которые, должно быть, спасают от огня. Три сестры — офицерские дочки — с детства привычны к оружию и ловко передергивают затворы. Возраст и телесная полнота создаются демонстративным наклеиванием бород и надеванием толщинок. Фактуры и формы голого тела, кожи (в обоих смыслах: skin и leather), меха, сетчатых чулок, размазанного по лицу грима, облепляющей мокрой ткани, развевающихся волос образуют пластически-чувственную среду спектакля. Как всегда у Бутусова.

Новое — работа с текстом. Который зачастую режиссеру был не слишком важен — служил лишь отправной точкой фантазии. А в «Трех сестрах» произошел какой-то чудесный фокус. Главная беда постановок классики (особенно сериалов) — слова XIX в. звучат в современной жлобской мелодике. Тут же загадочным образом Чехов, оставаясь собой, кажется сегодняшней речью. Актеры до конца присвоили текст, притом ни на грамм не играя никаких дворян и офицеров 1900 г. И он звучит не просто свежо — злободневно: «Надвигается на всех нас громада, готовится здоровая, сильная буря, которая идет, уже близка и скоро сдует с нашего общества лень, равнодушие, предубеждение к труду, гнилую скуку».

Однако спектакль не оставляет шанса этим прекраснодушным мечтам Тузенбаха (славная работа Григория Чабана). Гнилая скука не в общественном устройстве, а в самой природе человека. Психологическая тонкость традиционного чеховского театра всегда состояла в том, что мы по внешне достаточно сдержанному поведению персонажей догадывались, какое пламя у них внутри. Бутусов вскрывает это «внутри». Например, когда Ольга (Анна Алексахина) говорит Наташе (Анна Ковальчук), что от ее хамства «я просто падаю духом», — у нее не страдающий лепет воспитанной барышни, но надсадный крик. Второй акт начинается повтором начала первого, но теперь это не мирные именины Ирины (Лаура Пицхелаури), а безошибочное предчувствие беды, и Маша (Ольга Муравицкая) обреченно размахивает черным флагом (хотя здесь одна из длиннот, от которых, увы, 4,5-часовой спектакль не свободен).

Главная метафора — стена из деревянных кирпичей, ее в истерическом припадке пробьет Соленый (мелкодемонический Илья Дель), но в финале все мужчины сложат ее заново, замуровав трех сестер. Выхода нет.