Премьерные «Три сестры» окончательно решили судьбу театра им. Ленсовета: теперь это театр Бутусова и только Бутусова.

Те, кто упорно пытаются причислить театр к элитарным видам искусства, стараются напрасно. Особенно, если под элитарностью подразумевается интеллектуальная кастовость: широкий спектр мыслительной деятельности (так определяет признак интеллигентности энциклопедия) сегодняшней публике присущ далеко не всегда. Во-первых, начитанностью, как основой для размышлений, зрители нынче не страдают. И сожалеть о том, что кто-то не знает содержания пьес Юрия Клавдиева или Максима Курочкина, просто смешно потому, что многие не знают и содержания чеховских драм. Во-вторых, даже при незнании сюжетов этот самый «широкий спектр» должен бы обеспечивать широкую способность к пониманию различных режиссерских пересказов классических произведений, т.е. исключать косность мышления и восприятия. Куда там: даже профессионалам порой косность мешает увидеть сквозь призму нетрадиционной формы пронзительную индивидуальность режиссерского взгляда. Оскорбительные формы и оскорбляющие взгляды, ясное дело, не в счет: Бутусов никого не оскорбляет — ни формой, ни взглядом. Для того чтобы понять его режиссуру, надо иметь читательский багаж и не иметь шор на глазах. И не жалеть времени.

О времени и об интеллигенции

Спектакль «Три сестры», как и прочие бутусовские творения, вновь опровергает чеховскую формулу «Краткость — сестра таланта», но удивительно верен Чехову в целом. Краткость тут не временнАя категория, а эмоциональная: «Четыре с лишним часа смотрел и не заметил…». Иронизировать на тему подсознательного воздействия на зрителя новой постановки глупо: так оно и есть — подсознательно воздействует. Но только на того, кто с Чеховым «на короткой ноге»: знатоков не смутит и отсутствие некоторых героев, известных по пьесе. Еще знатоки отметят «обналичивание» самых, казалось бы, неприметных, ничего не значащих в тексте драмы фраз: появятся на сцене ковры, убранные до зимы, шампанское, указанное в ремарках, забьет в руках Вершинина пенной струей, вернется с дуэли убитый Тузенбах, чтобы выпить приготовленный ему кофе … Чехов во всем! Но вот дама, сидевшая позади меня, все первое действие причитала: «А это кто? А это он зачем? А куда они?». Ее кавалер кряхтел и обещал все объяснить потом. «Потом» не случилось — во втором действии оба — дама и кавалер исчезли. Но, помнится, кое-кто и на «Макбет. Кино» не выдерживал — бежал во время действия. Интеллигенция, говорите, должна обладать толерантностью? Ха!

О трактовке

На протяжении века чеховские герои витали над сценами мира в виде прекраснодушных страдальцев. Тоска по прошлому, жажда труда на благо общества, несчастливые или несостоявшиеся их романы трагедизировались режиссерами (за редким исключением) на все лады и языки. Публика обливалась слезами над вымыслом, благо гриф «комедия» на пьесе отсутствовал.

По Бутусову, секрет сестринских несчастий, не вызывающих жалости, скрывается в никчемности существования Прозоровых. Бездеятельность и зряшность этого семейства здесь не только очевидны, но и невероятно смешны. Москва — утопия, потому что разновозрастные амебно-инфантильные особи (недаром в оформлении художника Александра Шишкина присутствует «кукольная» тема) не могут сделать Москву там, где живут. Не могут сделать жизнь невообразимо прекрасной, изумительной, потому что нельзя работать, не любя свое дело. Нельзя связывать свою жизнь с тем, кого не любишь. Нельзя не любить свое сегодня, иначе упустишь собственное завтра. Бутусов посредством Чехова словно цитирует Бориса Гребенщикова: «Ведь я не умел любить, но я хотел быть любимым». Андрей (Виталий Куликов), Ольга (Анна Алексахина) и Ирина (Лаура Пицхелаури) просто не умеют деятельно любить (Маша стоит особняком). А Наташа и Тузенбах умеют. И лишь над ними в спектакле не хочется смеяться.

О деятельных

Наташа (Анна Ковальчук) и Тузенбах (Григорий Чабан) в отличие от сестер созидательны и активны. Разница лишь в том, что Наташа умеет любить физически (и постоянно «берет» этим беднягу Андрея: то поцелует жарко, то ножку покажет, а то и вовсе эротично возляжет на рояль), а Тузенбаховская любовь духовна — уважение вперемешку с обожанием. Оба эти героя даются семейству Прозоровых свыше: они могут вытащить сестер и Андрея из болота жизни, и спрашивать «куда?» не стоит. Тут даже Наташино сладострастное, животное мещанство лучше бесполезных стенаний «В Москву! В Москву!». Петербуржец по рождению Тузенбах, в начале спектакля пытающийся удержать над головой голубой шар (что это, как не счастье!), в Петербург не рвется, но готов, воодушевленный любовью, бросить военную службу, «украсть барышню» и ехать в глухомань работать. Но «болото» в лице шута Соленого (в исполнении Ильи Деля он местный фрик, мающийся бездельем) настигнет его: неча, мол, нарушать наш покой своими деятельными мечтами. Соленый, по Бутусову, тоже активен до ужаса (этим он, быть может, и симпатичен Тузенбаху). Но свою жизненную энергию он использует со знаком «минус» (Бутусов даже покажет, как Соленый съедает пропавшие «по тексту» конфеты). Отсюда является гротесковая чертовщина во внешнем образе и в пластике: ультрамариновый ирокез и красные перчатки — еще цветочки….

Еще раз про любовь

Отношения между замужней Машей (Ольга Муравицкая) и женатым Вершининым (Олег Андреев) полная противоположность отношениям Ирины и Тузенбаха. Вершинин, оправданно иронизирующий над Москвой при первом же явлении (по одной простой причине — ему-то уже известно, что жизнь там тоже ни к черту), родственная Прозоровым бездеятельная натура. Любить он не умеет, и даже утратил естественные реакции на события. Недаром сцена доставки ему письма об отравлении жены повторена по воле Бутусова несколько раз: Вершинин словно примеряется к интонации, с которой он должен принять горестное известие, ан не выходит: в итоге зритель опять смеется там, где впору бы и заплакать. Вот, если бы недостачу его умения любить сложить с избыточно-показной любовью Кулыгина (Олег Федоров) к жене! Это во власти режиссера: из мужа и любовника Бутусов слагает кентавра (круп — Кулыгин, а головогрудь, с которой Маша, как ни в чем не бывало, общается — Вершинин).

Бесспорно, благодаря «влюбленному майору» Маша сама обретает способность любить. Но безответно. Такая любовь — не спасение: «зеленый дуб» — батарейный командир опутан брачными узами аки золотой цепью, порвать которую он не решится никогда. «Нам не так уж долго осталось быть здесь вместе, здравствуй сестра…». И до свидания.

«Скорее всего, это правда»

Еще в постановке есть чудный старик Чебутыкин в исполнении Романа Кочержевского. Причем он сам себе наклеит бороду и закрепит седую шевелюру, словно поясняя, что стал стариком давным-давно и одномоментно — еще в тридцать два года, когда «сломала» его мать сестер Прозоровых… А может быть, это наследственное — не уметь любить? Пробить стену нелюбви, отгораживающую от мира этот странный дом (или пиратский корабль нелюбви под черными знаменами?), можно на время, но она будет восстановлена. «Неудобных» для жизни женщин быстро вновь заложат кирпичиками. Ведь кирпичный завод недалеко — в тексте пьесы: на него собирались ехать работать Ирина и Тузенбах… Работать «вольные каменщики» будут под музыку, но Гребенщикова в спектакле нет. Есть другая, разноплановая музыка и, как всегда, у Бутусова ее много: от классики Равеля и современности Латенаса до тяжелого рока «Deep purple», от «Блю канари» Фьорино в исполнении Косевой и Томова до хита Лебедева-Кумача «Руки», спетого Шульженко. Музыка сливается с действием, заставляет актеров жить в ней и соответствовать ей. Она так же органична, как и стрелковое оружие в руках сестер: как у нас кому плохо, сразу палит в кого попало… Человеку-то нужны не три аршина земли, а весь голубой земной шар и любовь впридачу. Попытаемся простить его, быть может, он не хотел плохого.