Возникновение в «Балтийском доме» проекта «Петербургская документальная сцена» — факт парадоксальный и почти революционный. Город, созданный во второй реальности (сперва нарисованный, а затем построенный), город, где солнце на Сенной до сих пор садится так, как написано у Достоевского, а не так, как ему, солнцу, хочется сесть, город, где Тынянов сказал: «Я начинаю там, где кончается документ», — органически не может верить в документальную правду «первой реальности». Питер никогда в игры doc. не играл, даже если появлялись «Братья и сестры» с их пинежским говором и костюмами, привезенными прямо из Верколы.
Петербург — город, как известно, умышленный, с реальностью связанный непросто. Это в Москве ранние художественники ходили на Хитров рынок в поисках документальной правды, а в Петербурге разнообразные «мейерхольдовы арапчата» настаивали на правде сугубо художественной, образной, театральной. Так сложилась культурная традиция, ничего не поделать, но этим можно объяснить, отчего так долго петербургский театр не вливался в движение театра. doc.
Кроме того, вообще есть сомнения в том, что документальный театр может в принципе существовать. Записанный и выученный текст, сыгранный актером, — какой же это документ? Документален в театре, строго говоря, лишь сам актер, играющий «сегодня, сейчас, здесь». И нет разницы, что он играет — Гамлета или реально существующего отморозка, все дело в художественных средствах. Большая тема. Не трогаю.
И все же жизнь взяла свое: трудный, театрально неповоротливый, заросший «большими бульварами» петербургский театр открыл форточку и выглянул на улицу. Под крышей «Балтийского дома» возникла Документальная сцена, декларирующая (цитирую): «Наша цель — увидеть в театре людей, которые в последнее время в театр не приходят, особенно молодежь. Открыть городскую дискуссионную площадку, на которой после спектакля может состояться разговор создателей спектакля со зрителями о том, что волнует обе стороны».
При этом куратор проекта молодой театровед Алексей Платунов говорит: «Если вы спросите о театре, которым мы пытаемся заниматься, то для меня это в первую очередь художественное произведение, которое позволяет прорвать „театральную блокаду“ и выйти на прямой диалог со зрителем». Слово «художественное» таки произнесено, привет традиции! Не акция, не манифест — художество.
Пробным камнем еще в прошлом году был спектакль «Адин»: коллективный портрет жителей города Питера, спровоцированный варягом, Михаилом Угаровым, и сыгранный курсом «фильштов», студентов Вениамина Фильштинского, организовавших чуть позже собственный «Этюд-театр». «Адин» теперь общая работа, но идет исключительно в «Балдоме», тем более «Этюд» — театр бездомный.
«Адин» он и был «Адин» — «затакт», проба пера. Нынче уже не один, а два спектакля постоянно идут в
А премьеру играли сразу после Болотной. И на обсуждении я видела прекрасные молодые лица, такие же, как там. Жизнь будто специально дала незапланированный фон.
Слова документальны (автор композиции Андрей Совлачков расшифровывал разговоры с матерью Тимура, матерью его убийцы, с другом, с девушкой Тимура, охранником, следователем, со студентом-фашистом из той группы, которая кинулась бить двоих у «Буквоеда»). В спектакле кинорежиссера Михаила Патласова, дебютирующего в театре, присутствуют все многократно виденные приемы публицистического зрелища (следящая камера, крупные планы на экранах, настоящая хроника, яркие световые потоки, выхватывающие лица из полумрака и хаоса, — рейнхардовская традиция). Но по сути здесь не столько идеология (что толку доказывать ужас фашизма и благородство «антифа»), сколько экзистенциальное столкновение судеб. В смятом времени живут мальчики, энергия которых не нужна никому, и потому находит выход там, где находит, в зависимости от прочитанной книжки — Бакунина или Ницше. Герои «Антител» не отморозки, это современные «русские умники», ищущие смысл жизни. И в этом же времени живут в страхе за детей их прекрасные матери (мать убийцы поет в церковном хоре и искренне ищет, где и как потеряла связь с сыном Пашей, мать Тимура глубоко и уважительно дружит с ним).
В спектакле — две выдающиеся актерские работы. Актрисы Экспериментальной сцены Анатолия Праудина Алла Еминцева и Ольга Белинская играют двух матерей. Здесь найден новый тип театральной подлинности. На документальном материале возникает многослойный психологический театр, который нисколько не противоречит документу. Напротив, когда в финале режиссер тестирует спектакль на правду и реальные голоса матерей произносят текст, который уже произносили актрисы, — не просто фиксируешь интонационную достоверность. Тут понимаешь, как документальность обогащена личностным и художественным опытом, как, воспитанные настоящим театром, прошедшие лабораторные штудии Праудина по Станиславскому, Михаилу Чехову и Брехту, Еминцева и Белинская не просто входят в очередные «предлагаемые» и обживаются, но преображают их. Видишь, как реальный человек, его психологический жест и публицистический пафос (Станиславский, Чехов, Брехт) могут сплавиться и заставить зал онеметь. В финале нет аплодисментов. Актеры не выходят. Знаю — некоторые просто не в состоянии.
Сюжет выходит почти античный. Только увиденный в открытую на улицу форточку.
Комментарии (0)