О II Фестивале site-specific спектаклей «СПЕЦИФИК» в Нижнем Новгороде

Нижний Новгород — новая культурная столица. Такую цель поставил перед собой город на 2024 год, выиграв федеральный конкурс на это звание. В этом году второй раз в городе прошел фестиваль «СПЕЦИФИК», организованный Центром театрального мастерства. Спектакли создаются специально для фестиваля, они показываются только в один уикенд и становятся частью истории места, которое их приютило.

Сцена из спектакля «Карамазов».
Фото — архив фестиваля.

Никаких ограничений для режиссеров нет. Список локаций бесконечен, общей темы фестиваля нет. Только одно условие — материалом постановки становится русская классическая литература. Но в каждом правиле есть исключение. Так, на фестивале есть блок «Эксперимент», в который вошли работы, лишенные всякой литературной основы.

«Карамазов» Ивана Пачина проходил в локомотивном депо завода «Красное Сормово». Режиссер выбрал историю Илюшечки Снегирева и Алеши Карамазова. Сюжет об умершем мальчике и его несчастном отце, прозванном школьниками Мочалкой, развернули у стен действующего депо, в которое в начале спектакля въезжает паровоз. Депо возникло не случайно: Илюшечка ради забавы ложился между рельс под поезд. Контрапунктом столь реальному месту становится игровой способ существования актеров, которые исполняли роли мальчишек, врача, матери Лизы — невесты Алеши Карамазова. Их роли решены ярко, гротескно, крупными мазками. Они время от времени проговаривают-пропевают в комично-растянутой манере «христианская исповедь» на некоторые слова Алеши. Совершенно несчастным кажется на этом фоне отец Илюшечки. Он по-настоящему герой мелодрамы. Тот самый «маленький человек» с толикой гордости. Лиза будто юродивая, будущая святая — режиссер говорит об этом прямо в сцене, когда героиня вопреки болезни ног залезает по стене и прикладывает голову к нарисованному на красном кирпиче нимбу. Алеша Карамазов на фоне столь типажных образов бледнеет. Оттого его призыв помнить Илюшечку и быть добрыми сметается паровозным гудком и шумом электричек вдали. Шумом жизни реальной, вторгающейся в пространство спектакля.

Сцена из спектакля «Снегурочка».
Фото — архив фестиваля.

Для «Снегурочки» Островского Галина Зальцман выбрала площадку у подножья Колеса обозрения НиНо, пока слева от зрителей дети играли в тир и упрашивали родителей прокатиться на аттракционе. В одной из кабин неожиданно окажется Мороз, да и само колесо будет постоянно нависать над героями, будто Ярило, поклявшийся погубить Снегурочку. Смешно-прелестная дочь Весны и Мороза в коротком белом платье и с золотистыми кудряшками кажется ребенком. Она не понимает, как вести себя с предприимчивым пастухом-певцом-секретарем царя Берендея, кричит, коверкает слова, будто варварка. Снегурочка в своем обличии чужда остальному миру. Она хрупка, не понимает остальных, их меркантильность, неумение ценить друг друга. И полюбив Мизгиря, она не меняется в своей непосредственности, она открыто и проникновенно говорит о чувствах. Однако и тут жизнь реальная подавляет все, героям неважна смерть ни Снегурочки, ни ее жениха. Они радуются новому солнцу.

Сцена из спектакля «Солнечный удар».
Фото — архив фестиваля.

Местом действия «Солнечного удара» Нади Кубайлат, сотканного из пяти рассказов Бунина, стала гостиница Ермолаевых. Спектакль о любви, о том, до чего она «доводит», наполнен страстями и мелодраматизмом. Начинается действие с побега героини «Солнечного удара» на пароход, с которого она сошла на одну ночь с неожиданным и мимолетным любовником. И после ее взмаха рукой окна заброшенной гостиницы загораются ядовито-яркими огнями. В основном как раз в оконных проемах и будет происходить действие. Герои быстро сменяют друг друга. Проститутка и клиент, любовница и молодой офицер, муж и неверная жена, случайные любовники. Все они подвержены страстям, не любви. Оттого они пошло стреляются, пошло ругаются, даже пошло страдают. И только капельдинер становится немым свидетелем этих страстей, как и сама гостиница, построенная в XIX веке и много лет заброшенная, с пустыми окнами, в которых жутко мелькают тени.

Сцена из спектакля «Фро».
Фото — архив фестиваля.

В спектакле «Фро» по рассказу Платонова Владимир Золотарь перенес историю о юной Фросе, дочери железнодорожника, страдающей из-за отъезда мужа на заработки на Дальний Восток, с вокзала на причал одной из набережных Нижнего. Вместо поездов и бесконечных гудков — кораблики и шум воды. Фрося и зрители зажаты между стен, окруживших лестницу к причалу, будто в удушающем маленьком городке, из которого невозможно уехать — выход на понтон закрыт решетками. Хотя вода постоянно появляется и на сцене, будто кто-то дразнит героиню. То девушка и ее отец стирают белые простыни в бочке, то героев обольют из лейки, то с кораблика, проплывающего мимо, будут звать девушку на танцы. В попытке найти себе место, отвлечься от одиночества Фрося выдумает, что она иностранка по имени Фро, попытается устроить личную жизнь коллеге. Однако все тщетно. Вдоль противоположного берега реки проплывает круизный лайнер (не как часть спектакля, и все же символично). Когда муж приезжает к Фросе, жизнь так же проплывает мимо, и это уже ощущается иначе, будто мир просто отошел на второй план. Когда муж снова уезжает, нет уже кораблей на фоне, нет жизни, только лужи на бетонных ступенях и сырость. Однако Фрося узнает от отца, что любимый заберет ее, как только сможет. И сырость куда-то исчезает.

Сцена из спектакля «Холмы».
Фото — архив фестиваля.

В блок «Эксперимент» вошло несколько спектаклей. Один из них — «Холмы» режиссера Андрея Жиганова. Это ландшафтный аудиоспектакль, во время которого зритель, расположившись на холме у зеленого оврага, слушал композицию, созерцал с высоты жизнь Нижнего и наблюдал за несколькими перформерами: двумя клоунессами и влюбленной парой. Визуального действия в постановке нет, только набор действий у каждого героя. Одна клоунесса, как и зритель, созерцала город и в конце выстрелила из лука. Вторая рисовала на мольберте сначала что-то похожее на цветок, затем закрасила все полотно агрессивно красным и черным. Пара прогуливалась и тоже созерцала. Действие развивалось в композиции, звучащей в наушниках. Всплеск волн и крик чаек (первые звуки «трека») были перебиты техногенными, шкрябающими и тревожными, шумами. Будто в идиллический мир врывалось что-то страшное и жестокое. В нарастающий гул вторгался церковный колокольный звон, ускоряющийся, борющийся с этим шумом. Однако звон прекращался, оставляя зрителя теперь уже со звуком, похожим на рев военного самолета, который тоже вскоре стих, так, будто самолет просто улетел дальше, но не исчез, как волны, чайки и колокола.

Сцена из спектакля «Цыгане».
Фото — архив фестиваля.

Еще один спектакль «Эксперимента» — «Цыганы» передвижного музыкального театра. Четыре странствующих артиста (Антон Ингликов, Техно кобра, Рафик, Прожженный киргиз) с небольшим бэндом разыграли поэму Пушкина в мясном зале Мытного рынка. На устланном сеном полу разыгралось почти что древнегреческое действо — трагедия со страстями и комической песнью в конце. В полутемном зале были расставлены только оранжевые светильники, будто костры, и включены несколько пустых холодильных витрин для мяса с белыми лампами. Этот контраст в световом оформлении вторил отношениям главных героев — Алеко и Земфиры — горячего юноши, пытающегося стать цыганом, и девушки, потерявшей к нему интерес через несколько лет. Чувственность в спектакле становится невидимым главным персонажем. Первая ночь Алеко и Земфиры решена просто и пластически: девушка уводит юношу в небольшую пристройку внутри зала, и зрителю видны только их ступни, освещенные все тем же огненным «костром». Жизнь табора показана через вставной номер. Техно кобра, в точности повторяя тембр Агузаровой, исполняет «Чудесную страну», пока трое актеров расслабленно танцуют, покуривая сигареты. Строчка «Меня ты поймешь» звучит насмешкой. Алеко не понимает цыган, не понимает, что есть свобода. И убивает Земфиру и ее нового любовника, кулаками разбивая арбуз, который недавно девушка томно и нежно перекатывала ступней. Также красиво и томно она с возлюбленным ложится в мясную витрину, будто новый товар, который выловили с поля и выложили на потребу. Но спектакль заканчивается резким включением света в зале, обнажающим белый кафель на стенах и полу, и еще одним танцем под крики о том, чтобы люди подбросили немного денег в меховую шапку.

Сцена из спектакля «Панелька».
Фото — архив фестиваля.

Режиссер Елена Павлова создала под одним названием «Панелька» несколько спектаклей, в основу которых легли истории реальных жителей Нижнего, жителей тех самых панелек. Записанные монологи воспроизводят и отыгрывают профессиональные актеры, режиссерские приемы по-настоящему театральны, а некоторые и кинематографичны. Однако «искусственность» нивелируется местом, где проходили спектакли. Это реальная квартира в панельке (хозяева пустили фестиваль в свое жилье, выставленное на продажу). Эта квартира даже кажется слишком типичной для России. На двери наклейки, в коридоре стоят всякие мелочи, линолеум в углах отходит, а где-то уже протерся до дыр. Первую историю рассказывала женщина лет пятидесяти. Она по пути из продуктового встретила зрителей прямо в подъезде и молча повела в квартиру на шестом этаже. Зрителей посадили вдоль стен в пустой комнате, которая могла бы быть гостиной. По полу разбросаны шарики и серпантин, на стене висит вычурная блестящая гирлянда «С юбилеем!». По ходу рассказа женщина с бесконечной печалью будет убирать все это в мешки для мусора. История ее даже несколько банальна. Она хотела поступать в педагогический, но мама отговорила, и в итоге она проработала всю жизнь на нелюбимой работе. Появилась семья. И сейчас ее жизнь серая и слишком обычная. Единственное, что есть у женщины кроме шаров в пакетах, это нескончаемые телефонные разговоры, а точнее монологи ее собеседниц: мамы и подруги. Каждая вспоминает, как «тогда» было хорошо, как за люстрой в Москву ездили, как видели очередного генсека. Пока зритель слушает все эти «как тогда», женщина смотрит на свои домашние тапочки и понимает, что никогда не любила тапочки, и переобувается в туфли. Потом меняет платье, распускает волосы, включает Челентано и с лоджии выпускает в небо воздушные шары. У спектакля будто нет концовки: неизвестно, изменилась ли жизнь героини, или это были просто секундные изменения, или это просто ее воображение.

Сцена из спектакля «Панелька».
Фото — архив фестиваля.

Еще одна история была про мужчину тоже средних лет. Вернувшись домой, он почти сразу заказывает пиццу. Пока ждет курьера, долго изучает какие-то медицинские выписки под ослепляющей белой настольной лампой. Иногда выходит покурить на лоджию. И рассказывает про свое детство. Как играл с отцом в комнате, перебрасывая лопнувшую камеру от мяча, из-за чего несколько висюлек люстры упали и оцарапали героя. Какие зеленые дворы в спальных районах, как в этих дворах все знали друг друга, оставляли соседям ключи. Какие злые в автобусах люди. И как бы нам стать добрее. И читает статью об одной модели панелек… Здесь нет преображения героя, нет истории его жизни. Но есть все та же реальная реальность. И все то же «как тогда». Просто иначе сказанное. Панельки — уникальная вещь. Они как ни одно из строений «говорят» и про «тогда», и про «сейчас». Сейчас люди в панельках вспоминают «тогда». И в каждом спектакле герои из «тогда» вдруг обращают внимание на «сейчас». Женщина вдруг не слушает телефонные монологи и меняет жизнь (даже если на секунду, даже если в фантазиях). Мужчина вдруг замечает зрителей и угощает их пиццей. Это здорово, когда простые жители таких панелек вдруг замечают, что есть и настоящее. И надо на него наконец взглянуть.

На фестивале авторы очень по-разному сознавали место, где проходили спектакли. Следовали за произведением (как в «Солнечном ударе»), искали и развивали зацепки из материала (как во «Фро» и «Карамазове») или просто показывали город и его жителей как они есть (как в «Холмах» и «Панельке»). Особенно ценным для спектаклей становилось столкновение реальности спектакля и жизни города. Проплывающие корабли, громыхание электричек, случайные прохожие и т. д. Нижний ни на секунду не давал забыть, что все спектакли созданы для него и про него. Про него настоящего.