Вот как каждые пять лет глобально поздравлять, даже когда хочется искренне это сделать, но все основное уже давно отговорил?

Каждые пять лет прибавляют юбиляру кусочек жизни, но в «большом времени» 70, по сути, мало отличается от 75…

Когда Льву Абрамовичу Додину исполнялось 70, я написала коротко о своей собственной жизни в присутствии Додина. Вернее о траектории взаимоотношений с его театром. И это можно прочесть. Додин ведь буквально «сделал» жизнь нашего театрального поколения, и забыть это не получится никогда. Даже сейчас, когда попадаю в МДТ, срабатывает флешбэк: само это пространство возвращает счастье ожидания и счастье свершения чего-то необычайно важного, к чему ты причастен. Это пространство кодировано твоей молодостью и твоим восторгом от «Братьев и сестер» и «Дома», от «Повелителя мух» в первой редакции, от «Дяди Вани» и «Трех сестер»… Остальное можно не помнить, а кодирование счастьем остается.

Но еще раньше здесь же был «Разбойник» Чапека, а еще раньше я разбирала институтский архив и разглядывала на фотографии курса Б. В. Зона очкастого мальчика в спектакле «Машенька» (самой Машенькой была Наталья Тенякова, первая жена Додина) и в «Сне в летнюю ночь», где он с приклеенной бородой изображает Филострата. Ничто тогда не предвещало прижизненной «канонизации» и того образа жизни, о котором мы говорили не так давно в интервью с Алексеем Евгеньевичем Порай-Кошицем: «С Додиным есть и еще одна подробность. Когда мы только начинали выезжать на гастроли, я заметил, что окружавшие его люди старались все решить за него, чтобы ему было комфортно, удобно. Лева в чем-то похож на Славу Полунина, который не хочет никакого негатива, — и близкие к нему люди стараются оградить его от посягательств окружающих, стараются, чтобы его не коснулся негатив. Так же и окружающие Леву стараются оградить его от этого. Иначе они будут виноваты, а им зачем? И половину того, что происходит в театре, Лева достоверно не знает. И это не потому, что Слава или Лева нехорошие. Просто их берегут, а сами они из своего мира выходить не хотят». Все так, вот я много лет хочу сделать интервью с Львом Абрамовичем, но попробуйте пройти кордоны его приближенных! Да что там, я не видела, знаете, «Вишневый сад»: даже ради выдающегося спектакля не хочется гнуть спину перед пресс-службой, которая всегда либо отказывает, либо пускает тебя с трагическим вздохом нечеловеческого одолжения…

Но моя театральная жизнь в присутствии Додина продолжается. Им поставлено еще несколько спектаклей, а мною написаны о них тексты: между 70 и 75 вышли новая редакция «Братьев и сестер», «Гамлет», «Страх любовь отчаяние». Так что я-то с ним беседую, по-прежнему состою в диалоге с искусством Л. А. Додина.

Но вот сегодня, когда ему 75, хочется убрать все черты прижизненной канонизации и вспоминать то время, когда мы запросто говорили. И вспоминать сущностный наш диспут: только ли через страдание лежит путь к искусству или моцартианское веселье правит миром столь же азартно? Конечно, с годами, додинское скорбно-депрессивное отношение к жизни и безнадежное понимание человека и его природы разделяешь куда больше, чем тогда, в мои 35, но, может быть, именно тот наш диалог на всю жизнь запустил во мне эти вопросы. Я тот спор всегда помню, и очень хочется не предавать себя прошлую, твердившую Додину, что «для веселья нам даны» театральные приключения, что мука только истощает, что студийность все-таки возможна (хотя жизнь уже сто раз дала мне по голове и доказала додинскую правоту и недолгую живучесть творческих компаний на основах равенства и братства-сестринства).

Сегодня ему 75 и хочется вспоминать то время, когда мы были веселы и молоды, и в студенческий журнал «Представление» студент Леня Попов принес с практики в МДТ свою пьесу о репетициях «Братьев и сестер». Мы печатали ее в «ПТЖ» в траурные дни прощания с Ленькой, но сегодня, ясно осознавая, что память коротка, хочу повторить этот текст. Чтобы в додинский юбилей стало ясно, для какого театрального веселья были нам даны его, Додина, молодые годы. Когда я читаю эту пьесу, я всегда «ржу» — ну прямо как Иванов в ее тексте. Мне становится радостно — как будто это кодировка того самого пространства МДТ.

С днем рождения, дорогой Лев Абрамович, самый «хронический» режиссер моей жизни! Все другие «хрони» появились позже или кончились раньше, а болезнь Вашим театром длится вот уже полвека. Ужас вообще-то.

 

Леонид Попов

РЕПЕТИЦИЯ

Драма

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:

Додин Лев Абрамович

БЕЗДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:

актеры театра, второй режиссер, помощник главного режиссера, заведующий лит. частью, заведующий труппой, монтировщики, радисты, практиканты, дети, собаки, и чего еще только нет в Малом драматическом театре!

Сцена представляет собой декорацию спектакля «Братья и сестры» (сценография Э.  Кочергина). Слева на авансцене сидят артисты театра Семак и Власов. Справа — помреж Ольга раздает повестки на творческую встречу с тружениками села.

Власов (Семаку). Пошли, пошли, сейчас мы их шуганем! Да ты чо? Никак, все наших девок боисся?

Ольга (выкрикивает). Иванов! Фоменко!

Иванов Ты еще когда наш род невзлюбила!

Власов (Семаку). Ладно, не притворяйся! Я-то знаю, что ты тоже жук хороший!

Семак. Что ты знаешь? Что?!

Ольга (выкрикивает). Самочка!

Голос. Не самочка, а Самочко! Никуда я не поеду!

Власов. А вот то и знаю… (шепчет что-то Семаку на ухо.)

Семак. Завсегда у тебя похабень какая-нибудь…

Ольга. Семак!

Семак. Что вам всем надо?! Был Семак! Да вышел весь! (Выходит.)

Власов (поясняя). Из себя весь вышел. А между прочим, на меня тоже можешь рассчитывать…

Ольга. Что на тебя рассчитывать, шут гороховый… Вот вернется Лев Абрамыч — он вам всем покажет… Баркан!

Баркан. Старая я уже! Не поеду!

Фоменко. Ой, бабы! Глядите! Никак кто из начальства едет?

Баркан. Да не начальство это… Вроде главный режиссер наш из Болгарии приехал…

Кузьмина. Его, его! Льва Абрамыча шапка!

Акимова (вбегает). Татьяна Борисовна! Татьяна Борисовна! Я ж вас по всему театру ищу! Идите скорее! Там к вам гости приехали!

Шестакова. Какие гости?. .

Акимова. Вот не скажу! Догадайтесь! Дорогие…

Шестакова. Лев Абрамы-ыч!. .

Входит Додин.

Лев Абрамы-ыч!. . (Кидается ему на шею.)

Додин (отстраняя Шестакову). Что это такое? Откуда это?

Ольга. Это… Лев Абрамыч… Это сценография Кочергина… Вот.

Додин. Ужасный театр! Я, не раздеваясь, прямо из Болгарии, а у вас… Ужасный театр!

Неожиданно звучит марш.

! Стоп! Что еще такое! Ужасный театр! Все не вовремя, все кое-как! Вы там радисты или где?

Радисты. Мы здесь радисты, Лев Абрамыч!

Додин. Я не вижу, что вы там радисты! Вы там садисты, ясно?!

Радисты. Ясно, Лев Абрамыч!

Додин усаживается.

Додин. Роман все читали?

Нестройные голоса. Прочли, чего ж… Хорошая книжка…

Додин. Всем понятно, для чего мы делаем это?

Голоса. Ну дак уж… чего ж… Эвона… того самого, стало быть…

Додин. Правильно. Все, что мы делаем, — отражение того, что я думаю. Надеюсь, понятно?

По сцене пробегают живые дети.

Стоп! Стоп! Что это? Откуда это?!

Бехтерев. Это дети, Лев Абрамыч… (Заслоняет собой детей.)

Додин. Я вижу, что не собаки. Я спрашиваю — откуда?!

Бехтерев. Это из «Дома», Лев Абрамыч…

Додин. Ужасный театр! Роман! Роман где?

Входит Роман.

Роман. Звали, Лев Абрамыч?

Додин. Я спрашиваю, роман где?!

Роман. Какой еще роман?

Додин. «Братья и сестры», какой! Или мы что-то другое ставим?!

Роман. Мы ставим «Две зимы и три лета», Лев Абрамыч…

Пауза.

Додин. Я вас звал? Нет?! Вот и идите отсюда!

Роман уходит.

Ужасный театр! Все! Меньше слов! Поехали!

Гаснет свет. Пауза

Музыка! Где музыка?! Радисты! Уснули вы там, что ли?!

Радисты. Мы не спим, Лев Абрамыч, мы вас слушаем!

Додин. Что вы слушаете, что?! Вы вообще кто у нас в театре?!

Радисты. Мы садисты, Лев Абрамыч, как вы сказали…

Додин. Мне не нужны садисты, радисты, статисты или кто вы там еще. Мне нужны сотворцы. Понятно?!

Радисты. Понятно, Лев Абрамыч!

Звучит гудок.

Додин. Стоп! Стоп!!! Что это? Откуда это?!

Радисты. Это, Лев Абрамыч… гудочек… из паровоза… тут Игорь насвистел… мы наложили…

Додин. Если завтра не будет нормального гудка, я вас самих гудеть заставлю!!! Вы радисты или кто?!

Радисты. Мы сотворцы. Лев Абрамыч!!!

По сцене пробегают живые собаки.

Додин. Стоп! Стоп!!! Что это? Откуда это?!

Бехтерев. Это, Лев Абрамыч, из «Муму» это… (Заслоняет собой собак.)

Додин. Ужасный, ужасный театр!. . Роман где?

Бехтерев. Вот, Лев Абрамыч… (Протягивает книгу.)

Додин. Что это? Откуда это? Стоп! Стоп!

Бехтерев. Это, Лев Абрамыч, из библиотеки… «Братья и сестры», Лев Абрамыч… то есть Федор Абрамыч… то есть…

Додин. Вижу, что не Достоевский! Зачем мне это? Я читал! Роман где, я спрашиваю?! Позовите Романа! Всех мужиков — на сцену!

Пауза. Мужики выстраиваются на авансцене.

Я сказал — всех!!!

Мужики. Мы все здесь…

Додин. Как то есть все?!

Мужики. Все, больше нету…

Додин. Так, пожалуйста, монтировщики, радисты, все — на сцену. Кто у нас есть еще? Ужасный театр! Лашкова позовите!

Входит Роман.

Роман. Звали, Лев Абрамыч?

Додин. Я Лашкова звал, а не вас! Неужели невнятно сказал?! Лашкова! Ужасный театр!

Роман уходит.

Все собрались? Теперь слушайте меня, если сами не понимаете! Я был в Болгарии! Я работал со Смоктуновским! Я работал с Бурковым! Я работал во МХАТе! И никто из них не позволял себе! Почему я не вижу перед собой романа? Принесите роман! Позовите Гетмана, пусть принесет роман!

Входит Лашков.

Лашков. Звали, Лев Абрамыч?

Додин. Я Гетмана, кажется, звал!!! Ужасный театр!

Лашков уходит.

Мне что, просить мужиков в соседнем театре? Я могу! В порядке бреда. Но у меня, между прочим, есть потребность выразиться! А у вас есть такая потребность? Что вы хотите, Игорь?

Иванов. У меня возникла потребность выразиться.

Додин. Нашли время! Сейчас не до этого! Меня слушайте! Меня просто переполняет жалость от одного вашего вида! Вы мужчины? Вы не мужчины. Спросите у наших женщин — они вам скажут то же самое. Их тоже переполняет жалость. Об этом наш спектакль. Нас должна объединить любовь. Вы понимаете, о чем я говорю? Кто может изобразить любовь?

Власов. Я могу. (Изображает.)

Додин. Как вы прямолинейно все понимаете! Я говорю о любви содержательной! Вам показать? Я могу. В порядке бреда. Что с вами, Саша? Вам плохо?

Завьялов. Меня… переполняет жалость. (Убегает.)

Додин. Пока я к вам испытываю доверие. Это высокое чувство. Не надо его испытывать. Вы очень плохо работаете. Сейчас мы прогоним сцену работы. У кого-нибудь есть деловые предложения?

Власов. Давайте ее совсем прогоним.

Иванов ржет.

Додин. Как грубо и прямолинейно вы все понимаете! Ужасный театр! Репетируем сцену работы! Быстро! Все работают!

Радисты. Нам остаться здесь?

Додин. Вы не хотите работать? Тогда мы с вами можем расстаться совсем.

Бехтерев. Лев Абрамыч, в порядке бреда: работают не все. Некоторые во время сцены отдыхают, а?

Додин. Кто намерен отдыхать, а не работать — может на сцену вообще не выходить! Всем это понятно? Ужасный театр!

Все усиленно работают.

Работа — это сквозное. Я должен видеть это сквозное. Сквозная сцена! Еще сквозное! Еще!

Власов. Ужасный сквозняк!

Иванов ржет.

Додин. Вот, Сережа, можете, когда захотите! Прекрасно! Так и назовем сцену! В порядке бреда. Работа у вас должна родиться! Вы должны забеременеть этой работой! Вы можете забеременеть? Я могу.

На сцену выходит Фоменко.

Стоп! Стоп!!! Кто это?! Откуда это?!

Бехтерев. Это Наташа Фоменко, она у нас в театре играет…

Додин. Я вижу, что это Фоменко, а не Скляр. Я спрашиваю — откуда это?

Фоменко. Мне вот платьице на «Закон вечности» сшили… Хорошее? Подойдет?

Додин. Уберите это! Немедленно уберите! Что еще такое! Ужасный театр!

Фоменко уходит.

И позовите на сцену баб!

Входит Гетман.

Гетман. Звали, Лев Абрамыч?

Додин. Вы баба?

Гетман. Наверное, нет.

Додин. Тогда не звал.

Гетман уходит.

Наш хлеб — это хулиганство. Всем понятно? Кто понимает в хулиганстве? Меня интересует не сам хулиган, а то, чем он живет. Кто изобразит мне внутреннюю жизнь хулигана? В порядке бреда?

Власов. Я могу. (Изображает.)

Визг появляющихся на сцене баб.

Додин. Как это грубо и прямолинейно! Бабы собрались? Очень хорошо. Попробуем спеть. В порядке бреда: три-четыре.

Бабы поют.

Стоп! Стоп! Что это! Ужасный театр! Вы для кого поете? Для зрителя? Так он к Темирканову пойдет — там лучше споют! Вы должны петь для себя. Всем понятно? Песня должна родиться. Об этом наш спектакль. Вы должны забеременеть песней! Вам показать? Я могу. Кто может показать? Кто уже забеременел?

Акимова. Я уже давно, Лев Абрамыч…

Додин. Ну как вы прямолинейно все понимаете! Ужасный театр! И почему нет музыки? Где радисты, почему нет музыки?!

Радисты (в глубине сцены). Мы лес валим, Лев Абрамыч, как вы сказали…

Додин. Я вас когда-нибудь убью, и мне ничего не будет! Вы где должны быть? Вы радисты или где? Дайте-ка мне самое большое бревно!

Радисты убегают.

Забеременел наконец кто-нибудь или нет! Сколько можно ждать! Семак!

Семак. Я!

Додин. Демонстрируйте, как вы забеременели!

Семак. Сейчас!

Власов. Он уже на восьмом месяце.

Иванов ржет.

Додин. Ужасный, ужасный театр! Беременеть вы, Петя, не умеете. Хотя бы покраснели! Краснеть вы умеете?

Семак. Сейчас!!! (Краснеет.)

Додин. Энергичнее, Петя, энергичнее! Плохо! Вам показать? Я могу! (Краснеет.) Всем понятно?!

Семак. Лев Абрамыч, там темно, вашего лица не видно…

Додин. Петя! Не врите! Признайтесь честно: у вас нет силы духа посмотреть мне в лицо! У кого-нибудь есть дух?!

Власов. Духи есть. У баб.

Иванов ржет.

Додин. До чего же прямолинейно вы все понимаете! Просто ужасно! Что вы ржете? Где ваше самочувствие? Где ваши ходы?! Вы же все потеряли! Всем искать ходы! Немедленно!

Все лезут под столы и ищут ходы.

Вы все-таки понимаете все не в меру прямолинейно. Ужасно! Ужасно!!!

Семак (из-под стола). Что? Вылезать?

Додин. Нет, отчего же… Продолжайте, продолжайте… А вы что стоите?!

Монтировщики. А мы монтировщики.

Додин. Можно подумать — они министры! Немедленно под стол!

Монтировщики лезут под стол.

Как вы находитесь под столом! Ужасно! Вы же все по одной линии — что вы, что столы! Ломайте линии! Немедленно ломайте линии! Монтировщики! Бросьте ваши бирюльки — ломайте линии!

Монтировщики оставляют управление и ломают линии. Рушатся щиты, колонны, падают бревна.

Монтировщики (из-под столов и бревен). Лев Абрамыч, там что-то упало?

Додин. Так рушатся нравственные устои… Об этом наш спектакль.

По бревнам бегут живые практиканты.

Стоп! Стоп!!! Что это? Откуда это?!

Бехтерев (из-под бревен). Это с практики, Лев Абрамыч…

Из будки радистов звучит гудок.

Додин. Стоп! Стоп!!! Что еще такое?! Ужасно! Какой-то ужасный театр! Нет других слов! Какой-то театр! Ужасно!!! Что это за театр?! Кто мне объяснит — куда я попал?!!

Семак (из-под бревен). Это Малый драматический, Лев Абрамыч…

Додин. Оно и видно, что не Большой… Просто ужасно! Где ваше чувство времени?! У вас его нет! Где ваше чувство пространства?!!

Семак. У нас есть чувство братства!. .

Власов. И сестерства!

Иванов громко ржет.
Додин уходит, гневно хлопнув дверью.
Рушатся перекрытия.
Из будки радистов звучит марш.

Занавес