Михайловский театр представил долгожданную премьеру — оперу «Евгений Онегин» в постановке Андрия Жолдака, режиссёра с репутацией эпатажника и ниспровергателя. Фанаты авангарда ждали спектакль с нетерпением, почитатели классической оперы — с настороженным любопытством. И те и другие могут перевести дух: по сравнению с драматическими постановками украинского режиссера, «Онегин» — это Жолдак-light. За дуэлью Жолдака и Чайковского следила «Фонтанка».

Спектакль начался до первого звонка. С занавеса: чёрного полотнища с огромным белым квадратом. Это мы потом поймём, что занавес у Жолдака — тоже символ, который должен нести свой смысл. Под этим квадратным бельмом даже обычная перед оперой оркестровая какофония тоже казалась какой-то специальной — будто музыканты не всегда так разыгрываются, а придумал и это Жолдак.

— Вы не знаете, зачем белый квадрат? — испуганно спрашивала англичанка в четвёртом ряду партера. — Это будет видео?!

— Н-нет, — неуверенно отвечала её соседка, видимо, и сама гадавшая, чего ждать от Жолдака. — Просто спектакль будет… Необычный.

Этот квадрат станет темнеть от одной картины к другой, пока вконец не почернеет. И такова вся сценография спектакля (авторы — Моника Пормале, Андрий Жолдак). Белый-белый зал в первом акте, белые платья на сёстрах Лариных, и только чёрный пёс появляется на сцене, да рассыпаются чёрные бусы. Прозрачный намёк на предстоящие страдания. Говорил же режиссёр, что в его спектакле всё предначертано с самого начала… Ко второму акту темнеют две стены и потолок, а в третьем действие разворачивается уже на совсем чёрном фоне.

Гравюрному рисунку всё время хочется добавить какое-то цветовое пятно, лучше красное. И — ап! — оно появляется в третьем акте: знаменитый малиновый берет Татьяны, нарисованный светом. Свет играет у Жолдака свою роль (художник — Эй Джей Вайссбард): то врывается в окна вместе с обугленными листьями, то слепит героев софитами. А то выделяет белое нутро большого чёрного холодильника семьи Лариных.

Премьера «Евгения Онегина» в Михайловском — тот случай, когда зритель шёл не слушать оперу, а именно смотреть. Смотреть, что сделает с Чайковским этот неугомонный авангардист. Просто ограничиться минимализмом в сценографии Жолдак не имел права, если рассчитывал на искушённого зрителя: это уже делали раньше, взять хоть немца Николауса Ленхофа, одним только белым полотнищем передавшего угрюмое зимнее утро дуэли, или Ахима Фрайера в Баварской опере, раскрасившего героев под Пьеро и Коломбину. И осовремененным «Онегиным» нас уже поражали, в России — Дмитрий Черняков в постановке Большого театра, он перенёс действие в наши дни. Попасть в мейнстрим и превратить «Онегина» в современный гей-перформанс — тоже ничего оригинального, это сделал Кшиштоф Варликовский в Баварской опере. Что придумает Андрий Жолдак?

Интрига была в дуэли. Не Онегина с Ленским — тут-то всё как раз предопределено Пушкиным. Правда, у Чернякова, например, Ленский сам себя подстреливал в потасовке из ружья. Но у Жолдака как раз тут всё в порядке: пронзительный канон «Враги, враги…», выстрел… И Онегин, уложив убитого друга внутрь часов, поливает его молоком. А молоком у Жолдака никого не удивишь, это у него один из любимых символов.

Главной интригой был поединок между Чайковским и Жолдаком: кто кого? Не получится ли так, что зритель, сосредоточившись на режиссёрских загадках, забудет о музыке?

На Жолдака идут как раз за загадками, он славен своими метафорами. В «Дяде Ване» или «Федре» их интересно разгадывать.

А в оперном дебюте режиссёра его знаменитые символы разлетаются на осколочки — как тот лёд, который Татьяна ожесточённо бьёт каблуками сапог на сцене. Разбиваются о музыку. И как раз любители ребусов могут быть разочарованы: кому ж понравится, что его 4 часа заставляют отгадывать, сколько будет дважды два?

Жолдака-режиссёра в его оперном дебюте подвёл композитор Чайковский: все символы, все метафоры в музыке уже есть. На фоне музыки всё, что можно посмотреть глазами и потрогать руками, кажется слишком очевидным, слишком в лоб. Зачем Онегину, дающему отповедь Татьяне, в руках авоська со льдом? В музыке в этой сцене столько холода… А стиральные машины, микроволновки и холодильники на сцене: разве без них мы не слышим, что эта история — на все времена?

Мелькающие за окнами чёрные и белые шары, метущиеся листья, статуэтки борзых — чёрная и белая, карлик с бородой — сначала белой, а потом почерневшей, крутящиеся белые тарелки, банки с молоком… Иногда этого столько, что чувства живых героев кажутся «картонными». И вот уже Татьяна, только что получившая жестокую отповедь от Онегина, смеётся, как ни в чём не бывало, и весело пляшет на своих именинах. Или невпопад хохочет зал: Онегин в ярости из-за отказа Татьяны, он в бешенстве… и тащит по сцене за шиворот бородатого карлика, выбрасывает несчастного в окно.

Из пушкинских персонажей самой серьёзной метаморфозе подвергся Онегин: это больше не «денди лондонский», не «Чайльд-Гарольд угрюмый, томный», а брутальный тип, пролонгированное на три акта воплощение страшного сна Татьяны. На эту роль Жолдак пригласил литовского артиста Яниса Апейниса — одного из лучших баритонов Восточной Европы, мрачноватого с виду прибалта. Ленский предстаёт во вполне ожидаемом виде: юный, романтический «ботан» в больших очках. Кстати, очки — тоже, видимо, символ: тут и Пушкина читать не надо, чтобы понять, что никого этот очкарик подстрелить не сможет. И вот мучаешься до самой дуэли: снимет очки или нет? С этим образом просто сливается Евгений Ахмедов — студент вокального факультета Санкт-Петербургской консерватории и артист труппы Михайловского.

Татьяне труднее, чем другим героям: она на сцене почти всё время, при этом ей приходится крутить на столах тарелки, перепрыгивать через упавшие часы, залезать на комод, таскать за собой длиннющий шлейф от платья — и не дать Онегину наступить на него… И при этом петь! В премьерном спектакле 26 октября в роли Татьяны вышла Татьяна Рягузова — артистка Михайловского, в другом составе поёт солистка Академии молодых певцов Мариинского театра Гелена Гаскарова.

Исход поединка между композитором и режиссером решается к третьему акту: режиссёр уступает. Кроме музыки и голосов, нет ничего. Совсем ничего: финал проходит почти в полной темноте. Ничего не надо смотреть, ничего не надо разгадывать. Только слушать. От этого общее впечатление от спектакля — оглушительное.

Но Жолдак не был бы Жолдаком, если бы слегка не «подправил» основу. Новые герои, которых он вводит, видны ещё до спектакля — по программке. Но вот зачем ему такой персонаж, как дочь Татьяны, — это мы понимаем только в эпилоге, которым режиссёр «сдабривает» Пушкина и Чайковского. Интригу мы раскрывать не будем, скажем только, что в конце тоже рассыпаются бусы. Но уже — белые.