Для своей единственной оперы Оффенбах выбрал весьма затейливое либретто, в котором его автор Жюль Барбье смешал сюжеты новелл Эрнста Теодора Амадея Гофмана.

В опере, кроме трех актов, есть еще пролог и эпилог, вся конструкция скреплена фигурой самого Гофмана: он последовательно рассказывает собутыльникам истории своей любви к трем женщинам, чтобы в финале подвести горестный итог — разумеется, поэту—романтику нет и не может быть счастья на этом свете. Поскольку первая возлюбленная, Олимпия, оказывается заводной куклой. Вторая (или третья — композитор умер, не успев изъявить свою волю насчет последовательности актов, так что ее определяют постановщики), Антония, наделена необыкновенным даром и одновременно загадочной болезнью: ее убивает собственное чудесное пение. Последняя, Джульетта, — лукавая куртизанка, магическим образом отбирающая у Гофмана отражение в зеркале, то есть душу.

Во всех этих сюжетах участвуют авантюрист—кукольник, злодей—доктор, злодей—колдун, многочисленные неустановленные лица и оживший портрет матери Антонии в придачу. Такую кашу поди расхлебай…

Кажется, режиссер Василий Бархатов выбрал девизом возглас из Вергилия, который Пушкин поставил эпиграфом к стихотворению «Поэт и толпа»: Procul este, profani! — «Прочь, непосвященные!» Например, пресс—релиз театра извещает, что в дело пошли мотивы одной французской и двух американских кинокартин. Вообще—то потребителю искусства совершенно не обязательно разбирать, из какого именно сора растут стихи, не ведая стыда. Если же знать состав сора обязательно — произведение превращается в эзотерический продукт именно для посвященных. Допустим, «Сияние» Кубрика и «Соседку» Трюффо я видел, а «Игры разума» Ховарда — нет. Я что, как зритель «Сказок Гофмана» буду поражен в правах на 33 %? А кто не видел ни одного фильма — тому на спектакль путь заказан?

Или: «В сознании Гофмана оживают два его альтер эго». Это мы откуда знаем? В буклете написано. А если я не купил буклет? На сцене в дымину пьяный мужчина возвращается домой, в укромных уголках его заставленного пустыми бутылками жилища прячутся две какие—то личности, он раздевается, они надевают его манатки, достают водку, разливают по стаканам… То, что они, оказывается, альтер эго, из сценического текста решительно никак не следует.

Остроумно решена история с Олимпией. На дворе 3D—времена, потому Гофмана отправляют в киберпространство, где его манит виртуальный объект желаний. История с Антонией решена плоско: злокозненный доктор Миракль провоцирует ее делать именно то, что ей нельзя, — петь: являются костюмерши—гримерши, прочие труженики закулисья и даже балетная пара, то есть Антонии предлагается стать артисткой театра оперы и балета.

История с Джульеттой не решена вообще никак. То есть решение в том, что действие происходит не в Венеции (где звучит один из двух главных хитов этой оперы — Баркарола), а дома у Гофмана на Рождество. Гости нарядились Щелкунчиками и Мышиными королями. А дальше, как инструктирует опять-таки буклет, «в беспокойном сознании Гофмана перемешиваются явь и вымысел» — но все это, как принято выражаться на театральном жаргоне, не читается.

Художник спектакля Зиновий Марголин (выстроивший эффектную декорацию: первый план — квартира Гофмана, в глубине — верхний этаж и крыша дома напротив, там обитает загадочная девушка, предмет его мечтаний, порожденный игрой алкоголического воображения) в предпремьерном интервью возмущался: карьеру г—на Бархатова объясняют тем, «что он—де — племянник Германа Грефа». Но ведь как—то надо объяснить, почему столь, судя по «Сказкам Гофмана», профессионально беспомощный человек ставит в Мариинском театре. Впрочем, возможно, у Валерия Гергиева, дирижировавшего премьерой, есть какой—то другой ответ.