Художник Зиновий Марголин придумал декорацию не столько к «Сказкам Гофмана», сколько к «Тени» Андерсена. Первый план — уставленное пустыми бутылками жилище поэта, в глубине — верхний этаж дома через улицу, крыша, мансарды, трубы, небо. Там обитает прекрасная незнакомка, предмет вожделений Гофмана, — а может быть, она лишь греза, симптом «белочки». В финале морок рассеивается, на окнах напротив — Sale (продается). Что стало непреднамеренным девизом этого театрального продукта. Но продается плохо — ко второму антракту зал изрядно опустел.

Режиссер Василий Бархатов уверяет, что «Сказки Гофмана» — его репертуарное предложение и выношенный лирический замысел. Спектакль оставляет прямо противоположное впечатление: будто зачем-то понадобилось апгрейдить в афише эту оперу (11 лет назад ее уже ставила Марта Доминго) и призвали проверенного Бархатова. Он здесь чего только не делал: от Яначека до Родиона Щедрина и от Верди до композитора Смелкова. Что ж еще и Оффенбаха не анимировать?

Не в значении «одушевить», а придумать оживляж. В прологе у Гофмана учиняется пьянка: хор разновозрастных буршей выкидывает руки с кружками в сильную долю. Как-то после спектаклей Дмитрия Чернякова, где каждому хористу придумана индивидуальность и проработана отдельная линия поведения, уже и неприлично разводить неряшливую мизансценическую оперно-рутинную ерунду.

Но прежде домой возвращается сам Гофман — в дымину пьяный, его поджидают Никлаус и Линдорф. Они бодро надевают части туалета, которые Гофман срывает с себя, и предаются совместному распитию спиртосодержащих смесей. Что бы это значило? Есть театральная присказка: «Ты что тут играешь? — Ну, я вспоминаю: два года назад… — Это надо писать в программке». Так вот, оказывается, Никлаус не поэт, друг Гофмана, а Линдорф никакой не советник, но «в воспаленном сознании Гофмана оживают два его альтер эго». Так написано в программке — со сцены режиссерский текст не считывается.

Дальнейшее происходит в алкогольном или шизофреническом делирии. Первый акт — история куклы Олимпии, в которую влюбляется Гофман. Прохиндеи Спаланцани и Коппелиус мастерят компьютерную красотку, Гофмана опутывают датчиками, надевают 3D-очки и отправляют в виртуальную реальность (знаменитую арию озвучивает участвующая в розыгрыше певица). Идея на первый взгляд эффектная, но не на второй: прием, трюк, изобретение длятся столько, сколько надо, чтобы ты все понял, или меньше. Если дольше — становится скучно.

Вторым актом (их порядок варьируется, поскольку композитор умер, не закончив оперу) поставили сюжет с Антонией, девушкой, которую убивает ее собственное пение. Злодейский доктор Миракль и Креспель, папаша Антонии, тягомотно препираются насчет ее таинственной болезни, Миракль вешает на гигантское решетчатое окно рентгеновские снимки. Флюорографические маневры перетекают в явление матери Антонии: не портрет оживает (как в либретто), а окно уплывает вверх, открыв оркестр и певицу на фоне алой маркизы. Миракль, став дирижером, соблазняет жертву видениями оперной славы, которую отчего-то олицетворяет в том числе балетная пара.

Оставшийся акт, где Гофман влюбляется в куртизанку Джульетту, происходит не в Венеции, а у него дома под Рождество. Гости нарядились персонажами «Щелкунчика» и прочих сочинений Эрнста Теодора Амадея. Согласно все тому же буклету, «в беспокойном сознании Гофмана перемешиваются явь и вымысел» — остается верить на слово, поскольку разобраться в варящейся на сцене пестрой каше нет решительно никакой возможности.

Оффенбах предполагал, что всех героинь и всех злодеев будут петь одна певица и один певец. Певец-универсал сыскался — Ильдар Абдразаков пел отменно. Суперпевицы не обнаружилось, роли раздали нескольким исполнительницам, объединив их одинаковыми рыжими париками. С партиями они справились. Как и тенор Сергей Семишкур — Гофман. И даже можно было поверить, что он алкоголик. Что поэт — ни за что.

Не раз в Мариинском театре изумительный оркестр Валерия Гергиева заставлял забыть про сцену и слушать только его. В «Сказках Гофмана» не случилось и этого.