В Александринском театре сразу несколько событий: открытие новой сцены, открытие уже седьмого одноимённого фестиваля и премьера, которой этот театральный форум начался.

Над новым проектом старой Александринки «Невский проспект» (а в связи с открытием второго здания отныне каждый раз придётся уточнять, где именно происходило дело) работал коллектив единомышленников: молодые режиссёры Владимир Антипов, Алексей Забегин, Александр Артёмов, Дмитрий Юшков и Дмитрий Егоров во главе с Валерием Фокиным. У спектакля есть подзаголовок «городские этюды». Он и определяет жанр показанного: перформативные зарисовки, которые, совершенно очевидно, сделаны были твёрдой рукой Валерия Фокина. Узнаваемые геометрические мизансцены, маленькие люди, лёгкость в отношениях с классиком… «Невский проспект» — это Гоголь. Сам Гоголь (точнее несколько Гоголей: два артиста и комичные ростовые куклы) присутствует скорее как напоминание о том, что и этот странный несчастный украинец гулял по Невскому проспекту. Как Пушкин, который тоже появится мимолётным видением, как Достоевский, портрет которого и вовсе наклеят на куб и наденут на голову. Но текста Николая Васильевича здесь искать не нужно. Действие соткано из небольших этюдов из жизни обитателей сегодняшней нашей главной городской магистрали. Они несколько утрированы (такие ряженые проститутки не стоят не то что на Невском проспекте, даже на Мурманском шоссе вы таких не увидите), но социальный срез сделан довольно точно: это и приезжие, явившиеся в город своей мечты, и бизнесмены, которые из Александринского театра пытаются сделать ТРК «Александринский-плаза» с подземным паркингом, и гастарбайтеры, и лирические инженю, и трогательные ленинградские пенсионеры, и «менты», и уличные девицы, и ещё много-много персонажей (количество актёров на сцене невиданное), сбежавших со страниц литературы XIX века, и узнаваемые «блаженные» творческие единицы нашего города. Вроде того, кого играет Дмитрий Лысенков, характерно заломив руки назад, к спине, причесав отросшие волосы на прямой пробор и говорящий нарочитым фальцетом. Для завершённого образа композитора Олега Каравайчука ему только берета не хватает, но, вероятно, задачи делать точную копию перед артистом не стояло.

Вся эта пёстрая братия при поддержке сценографа Семёна Пастуха варварски, нахраписто захватила всё здание императорского театра. Сцена-помост стоит аккурат посреди зрительного зала. Зрители — на сцене и на так называемых «местах за креслами», оставшимися в партере. Из-под потолка прекрасного россиевского зала до самого пола свисают гигантские белые полотна. На них проецируются то участники перформанса, вырастающие посредством визуальной техники до колоссальных размеров, то по белой ткани шествуют посторонние горожане с Невского проспекта. В царскую ложу, до поры до времени застенчиво задрапированную светлым занавесом, поселили шлюх, извивающихся вокруг стоящего там же стального пилона. По ярусам, то там, то тут, понатыкали дополнительных зрителей: тех же смешных ростовых кукол, похожих на Николайвасилича. Посреди сцены-помоста вырыли яму, из которой вылезает узбек Нурик. Добродушный поначалу, он разойдётся до того, что начнёт орать в камеру: «Это мой город! Я его строил!» Сцена страшная и неприятная. Потому что правдивая: современный город действительно строят нурики.

Во многом остроумные, смешливые тексты теряются в финале, когда один из персонажей, «мент», влюбившийся в таджичку, произносит совершенно инфантильный, пубертатный своей очевидностью текст о том, что и «менты» любить умеют, что он не хотел быть «ментом», так, мол, вышло. Градус заданной иронии падает, и остаётся, как в том анекдоте, осадочек.