На днях в Александринском театре произошло сразу два важных события: во-первых, открылась Новая сцена, а во-вторых, начался Александринский театральный фестиваль. 15 мая и Новая, и главная сцены театра были отданы молодежи.

Новая сцена театра — сооружение из стекла и металлоконструкиций, аккуратно включившее в себя старинное краснокирпичное здание театральных мастерских, щедро начинено самой разнообразной современной техникой. Торжественное открытие, созданное группой энтузиастов под чутким руководством Андрея Могучего (который по первоначальному плану должен был возглавить весь этот комплекс, но в итоге предпочел БДТ), получило название «ТЦ Достоевский». Портрет писателя (потешно жующего губами) то и дело возникал на планшетах экскурсоводов-волонтеров; пользуясь специальной программой, можно было поплясать в фойе — и на экране увидеть себя, припрыгивающим с головой классика на плечах. Желающие могли принять участие в «народных чтениях» романа «Преступление и наказание» — с одновременной демонстрацией в сети. В разных помещениях, на разных этажах здания нон-стоп шли лекции и перформансы на «достоевские» темы: «справедливость», «милосердие», «наказание». Художественная ценность этих акций была очень разной, главный же смысл заключался, разумеется, не столько в диалоге с классиком, сколько в демонстрации технических возможностей объекта.

Медиа-центр оснащен кучей видеокамер, экранов и монтажных компьютеров. Все здание, включая учебные классы (а Новая сцена — это не только театральный, но и учебный комплекс) располагает любыми мыслимыми возможностями выхода в интернет — так что по идее лекции можно смотреть онлайн и участвовать в работе семинаров по сети. Воодушевленные всеми этими гаджетами, участники проекта «ТЦ Достоевский» усадили молодых драматургов сочинять пьесу за ноутбуками — и тут же выводили и ее, и физиономии авторов на большой экран, объявив это «театром текста». А в соседнем помещении две актрисы, независимо друг от друга играли каждая свою роль в современной пьесе, их действия фиксировали видеокамеры — и зрители наблюдали одновременное существование живого актера и его изображения. В общем, техника работала бесперебойно, хотя фантазия тех, кто работал — с камерами, видеопроекциями, интернет-трансляцией — оказалась, пожалуй, самым уязвимым местом всей затеи. Смысла в том, чтобы авторы стучали по клавишам в четыре руки, находясь в одном помещении, не больше, чем в игре актрис, которые без всякой на то нужды перекрикивают друг друга, или нарочитой самопрезентации не то чтобы совсем уж виртуозных операторов и монтажеров.

Интернет — который всеми силами пытаются освоить театральные неофиты — недаром оказался синонимом современной свободы. Для начала он отменил толкотню и конкуренцию за пространство. Идеал русского театра — «художественно-общедоступный» — получил шанс на уточнение: «удаленно-общедоступный». Но, собственно, именно ради освоения всех этих технологий, их внедрения в сценический процесс, определения способов и границ взаимодействия реального и виртуального планов в театре и затевалась вся эта дорогостоящая история. Успех мультимедийного проекта Новой сцены зависит прежде всего от того, кто, как и что именно будет преподавать в новой театральной школе. Потому что пока дети просто рады попрыгать с головой Достоевского на большом экране, а под все остальные милые банальности подвести какую-нибудь многозначительную теоретическую базу. «И еще хочу прибавить, что когда эта молодежь, эта милая молодежь, захочет сказать что-нибудь такое умное и проникнутое, то вдруг слишком искренно и наивно покажет лицом, что „вот, дескать, я говорю тебе теперь умное и проникнутое“» — Достоевский Ф.М.

Собственно же главный зал-трансформер Новой сцены предстал во всем блеске, благодаря усилиям ветеранов питерского авангарда, Русскому инженерному театру АХЕ. Материалом для спектакля стала единственная фраза Свидригайлова: «Самая лучшая минута, лучше нельзя и выбрать» — в семнадцати одновременно сыгранных семнадцатью актерами мини-моноспектаклях эта роковая минута сначала распалась на составные части, а потом — благодаря монтажу видеоизображения и параллельным этюдам-комментариям — была собрана воедино. Сцена трансформировалась на глазах — составляющие ее блоки бесшумно и плавно ездили вверх-вниз, модифицируя площадку; экраном мог стать и задник, и пол, и любая часть оформления — Максим Исаев дорисовывал «декорации» от руки, находясь прямо на сцене. Постепенно вдохновенный хаос соткался в текст, то бишь, ткань — буквально: от Автора-Свидригайлова к персонажам протянулись длинные упругие нити, их игра и причудливые переплетения сложились в смысл, во фразу, и выстрел стал финальной точкой.

А на основной сцене Александринки, словно в назидание маловерам, сомневающимся в необходимости высокотехнологичного современного учебного центра, было наглядно продемонстрировано, что бывает, если театральную молодежь оставить беспризорничать. Спектакль «Невский проспект», созданный совместными усилиями молодых режиссеров, неосторожно и явно преждевременно покинувших подвал лаборатории «ON.Театр» (или любой другой подвал), поразил дивным сочетанием наивности, самодовольства и культурной неадекватности. Шокировать обсценной лексикой удалось далеко не всех зрителей (имелось в виду, что сегодняшний Невский без нее непредставим) — куда большее недоумение вызвали откровенно графоманские тексты, неловко склеенные с цитатами из классиков. Александринские мастера, попавшие в неумелые руки молодых режиссеров и вынужденные нести откровенный вздор, в целом имели вид довольно жалкий (разве что Янина Лакоба блеснула парой-тройкой «капустных» номеров). Ущербная ксенофобия (монолог гастарбайтера — с жутким «восточным» акцентом — «перерастал» в сцену вранья Хлестакова), соседствовала с не менее ущербной лирикой, полуголые «шлюхи» в Царской ложе были фальшивы и неуместны точно так же, как и насмерть перепуганные «чиновники», физиологические зарисовки были выполнены в откровенно позавчерашней школярской манере (с которой так долго боролся Валерий Фокин в Александринке). И ни видеопроекции, ни декорации Семена Пастуха, ни авангардная музыка одаренной Анастасии Хрущевой не спасали зрелище от глубокой вторичности. Жанр «больше ада» заявкой на новое слово в искусстве так и не стал. Остается надеяться, что «новое слово», свежие театральные идеи — удел тех, кому для профессионального взлета не хватало только высоких технологий, медиа-студии и экспериментальной Новой сцены. Ну так теперь все это у них есть. Мне нравится.