Из нового здания Александринки, только что распахнувшего свои стеклянные двери, театральный люд выходил, что называется, с «опрокинутым лицом». Обилие гаджетов, мультимедийных прибамбасов потрясло, раздавило, ошеломило. Мы увидели насквозь компьютеризированное, начиненное веб-камерами, пронизанное вай-фай пространство с учебными классами, аудиторией, где драматурги «чатятся», сочиняя пьесу, сцену-трансформер, с которой спектакли способны прямиком идти в Интернет… Кто-то шутил, мол, наконец-то театр сможет обходиться не только без режиссеров, но и без актеров.

Для старейшего российского театра новое театральное пространство — словно навороченный компьютер для человека, привыкшего к пишущей машинке: поначалу многое кажется лишним, но есть шанс постепенно освоить дорогую игрушку, извлекая пользу и получая удовольствие. Ждать мгновенного результата не приходится, но мы подождем. Тем более что александринцы уже начали привыкать к веб-технологиям в ходе работы над проектом «Невский проспект». Эта премьера состоялась в историческом здании, которое наравне со старыми и новыми петербуржцами стало героем захватывающего зрелища.

Последнее десятилетие — время, когда во главе театра стоит Валерий Фокин, — традиции и новаторство ведут принципиальный художественный диалог. Не забывая о богатой истории, здесь чувствуют нерв времени, смело экспериментируют. «Невский проспект» на правах главной дороги вписывается в линию, которую упрямо гнет Фокин. Собранная им бригада молодых драматургов-режиссеров задумалась над судьбой, историей и сегодняшним днем главной петербургской артерии. С одной стороны оказались Пушкин, Гоголь и Достоевский, литература и музыка, мифы и легенды, с другой — реалии современности.

Спектакль разыгрывается на помосте, вынесенном в зал, но на самом деле используется все здание Росси — партер, бельэтаж, галереи. В царской ложе разместился ночной клуб, где обитают ночные бабочки (кто ж не знает Golden dolls, что напротив Аничкова дворца?). Классики присутствуют не только в виде памятников, их клоны и длинные тени дефилируют среди гуляющей толпы — живые и в форме рекламных «сэндвичей». Девочки в мини толкаются рядом с барышнями из позапрошлого века, которые легко превращаются в представительниц древнейшей профессии. Ряженых тут не отличишь от настоящих. Иной раз засомневаешься: а есть ли здесь что-то подлинное? Или все обман, туман, морок?..

Жанр спектакля — физиологические очерки, как говорили в старину. Или «городские этюды», как написано на афише. Физиология города представлена широко, хотя и с некоторым креном в маргинальность. Понятно, что молодые авторы проекта видят и слышат Невский проспект глазами нового поколения. Им хочется обострить ситуацию, населить пространство мошенниками и сумасшедшими. Отсюда обилие ненормативной лексики, которая, очевидно, представляется молодым режиссерам приметой времени. Порой крепкое слово действительно кстати (как, например, в устах юной леди, которую герой принял за одноклассницу). Но продолжительный монолог героини Александры Большаковой вовсе не обязательно было составлять из однокоренных матерных выражений, мне поначалу даже послышалось (по глухоте или из-за акустики) вполне печатное слово «бездарный». Подобным монологом, от которого уши вянут, публику уже шокировали в пьесе «Изображая жертву». Надо ли повторять избитый прием? Может, лучше тщательнее работать над текстом? Искать синонимы, а не хвататься за общедоступную лексику, конечно, проникшую на Невский проспект, но не только сюда… Гоголь, однако, предвидел ситуацию, когда писал, что русский народ любит изъясняться такими резкими выражениями, каких не услышишь даже в театре.

Несовершенство ряда текстов — одна из проблем спектакля. Он сделан методом народной стройки в актуальном формате «вербатим» — составлен из документальных блоков, жестов, реплик, разговоров, подслушанных на улице.

Как известно, музыку сочиняет народ, композитор же только аранжирует. В «Невском проспекте» лучшие сцены — аранжированные. Как, скажем, темпераментный монолог гастарбайтера Нурика, в котором то и дело прорываются гоголевские аллюзии. Валентин Захаров здесь сыграл и Хлестакова, и Поприщина, и современного хозяина жизни, того, кто не просто роет и закапывает ямы в центре Петербурга, но уже чувствует себя — наравне с Трезини и Росси — строителем великого города.

Ограненным и отшлифованным док-театром выглядит и эпизод с уличным поэтом-любителем. Артист Владислав Рындин щедро бросил на алтарь спектакля свои стихи, отчего история обрела особую достоверность. Поэта поддержала Янина Лакоба, сыгравшая не только его фанатку, но и великую поэтессу (Ахматову?), и пожилую петербурженку (глас народа), способную повелевать, казалось бы, неуправляемыми властными структурами.

Мозаичное полотно сценического действа заключено в многослойную раму. Она скрепляет действие, не дает ему рассыпаться на частности. И что особенно важно: вся конструкция держится на ярких актерских индивидуальностях. Владимир Лисецкий, Дмитрий Лысенков, Елена Немзер, Виталий Коваленко, Павел Юринов — каждый ведет сольную партию, придающую полифоничность собирательному портрету Невского проспекта. В какой-то момент этот рэп сливается в реквием (не без участия музыкантов Настасьи Хрущевой и Ивана Благодера), и все же солнце всходит над разоренным, опозоренным и отпетым заглавным героем.

Философскую ноту в спектакль вносит Николай Мартон, чей негромкий монолог-маршрут, пролегающий в окрестностях Александринского театра, напоминает о трудных и счастливых днях Петербурга и учит, как преодолеть подступающее отчаяние. Петербургу не быть пусту! Как не быть пустым и новому зданию, появившемуся в театральном квартале на Фонтанке, — пока не перевелись в его труппе прекрасные актеры, способные классику сделать современной, а грубые реалии XXI века поверить гармонией высокого искусства.