Лев Додин объединил в авторской композиции два драматургических текста Бертольта Брехта: к философским рассуждениям Циффеля и Калле из «Разговоров беженцев» добавил гремучую смесь историй героев «Страха и отчаяния третьей империи».

Свои «Разговоры беженцев» Бертольт Брехт (1941 — 1944) построил в полемике с «Разговорами немецких беженцев» Гете, написанными за полтора века «до». Освобождение масс интересовало олимпийца Гете куда сильнее, чем свобода индивидуума, политические свободы населения казались важнее личностных. Судьбы стран и народов волновали его аристократических героев сильнее перипетий их собственных судеб. Главный герой, аристократ и землевладелец, лишившийся большей части своего состояния из-за оккупации земель французской армией генерала Кюстина вздыхал, что не в силах питать неприязнь к тому, в ком видят свою надежду народы Европы…

У героев Брехта «победоносные завоеватели» вызывают оскомину, а отнюдь не восхищение. Требование «самопожертвования» во имя Родины кажутся исходящими из подозрительно корыстных уст. Двое беженцев, испугавшихся фашистской власти, принципиально выступают с позиций отдельного и частного человека. Обыкновенного среднего человека, которому решительно неуютно в наступившей «великой эпохе» (эпохе, которая требует от него слишком многое, наступая ему на горло). «Для того, чтобы относиться к жизни по-настоящему серьезно, мы недостаточно сыты, к тому же мы без виз в чужой стране, где стоят две немецкие мотодивизии» — объясняет Циффель — Калле.

Постановку, названную «Страх. Любовь. Отчаяние» Лев Додин репетировал параллельно с «Гамлетом» (и надо сказать, «Гамлет» МДТ вполне мог быть назван аналогично). И эта перекличка голосов и позиций Брехта и Шекспира, — не менее важен для понимания спектакля МДТ, чем контрапункт с Гете для понимания пафоса Брехта.

Королевская семья в «Гамлете» МДТ вела свои семейные разборки с постоянной апелляцией к «благу Дании» и к интересам простого народа. В результате гибели королевской семьи к власти приходил тот самый «Как его там» (Фортинбрас? Или как-то иначе?). В брехтовской постановке на сцене театра появляются те самые «представители простого народа», которым выпало жить в великую эпоху перемен.

Александр Боровский придумал для «Гамлета» образ пространства-вечной стройки. Для Брехта на сцене выстроено уже начавшееся разрушаться вокзальное кафе, чьи окна уже частично разбиты (следствие уличных бесчинств штурмовиков). За дверями играет оркестр (молодая команда театра во главе с солисткой — Дарьей Лэнда). У стойки бара — незадачливый Страховой агент — Андриан Ростовский, увидевший в новых временах возможность свести счеты за все унижения… Перед окнами, стоят железные столики, за которыми кроме Циффеля и Калле — двух героев «Разговоров…», — рассаживаются и Судья, и школьный учитель Карл Фурке с женой, и трое штурмовиков, и уезжающая за границу Юдифь со своим остающимся мужем Фрицем.

За каждым столиком — своя история, свои боли, свои беды.

Сложенные вместе они создают кумулятивный взрывной эффект узнавания общей беды. Не только того конкретного момента времени, о котором писал Брехт. Но целую череду исторических катастроф, которые не раз превозмогало человечество, и которые могут повториться завтра.

Собственно, спектакль Додина — прежде всего и больше всего именно спектакль-заклятье, чтобы не повторилось…

Держа в зубах сигары, коренастый Циффель-Татьяна Шестакова и высокий Килле-Сергей Курышев стоят у окна, за которым плачет дождь, и начинают философский диспут на тему: «Паспорт — самое благородное, что есть в человеке. Изготовить паспорт не так просто, как сделать человека. Человека можно сделать где угодно, в два счета и без всяких разумных на то оснований, а паспорт — поди попробуй!»

Брехтовский текст кажется написанным только что (разве что глубина и изящество формулировок нашему времени мало свойственны).

Беседа течет неспешно. В нее включаются соседи. Судья Гиль-Игорь Иванов, пришедший со следователем, чтобы в приватной обстановке разобраться с предстоящим делом еврея против штурмовиков.

Обстоятельства смутные, времена — опасные. Каждая новая всплывающая подробность нагоняет все больше страху. «Я готов дать то судебное заключение, которое нужно! Но какое именно нужно сейчас?». Сильный, опытный властный мужчина вдавливает лоб в оконное стекло, — и мычит от невыносимости осознания и своего унижения, и его, унижения, бесполезности — не спасет, не сохранит…

Семейная пара герр Фурке-Сергей Власов и фрау Фурке-Наталья Акимова мучительно пытаются понять: куда же пошел их подросток сын. «Мой сын никогда не пойдет доносить на своего отца» — гордо заверяет вольнодумствующий школьный учитель. Вглядывается в несчастное лицо жены и вдруг сникает, глаза мертвеют (как Власов это делает?!) И от самого себя уже не может скрыть страшного: конечно, пойдет и донесет! Так его уже научили в его Гитлерюгенде…

А вот новые хозяева жизни — молодые штурмовики. Веселые, красивые, сентиментальные. Ухаживают за официанткой. С сытой кошачьей игривостью задевают безработного Франца-Стаса Никольского. Одна фраза, другая, третья. Один фокус, другой. И вот уже по проходу идет обреченный человек, знающий, что помечен знаком буйвола. И впереди только пытки…

Вот Юдифь-Ирина Тычинина последний раз разговаривает со своим мужем Фрицем-Олегом Рязанцевым. Сослуживцы перестали приходить в гости и здороваться. Еще немного мужа могут отстранить от работы. Но — главное — что сидит в душе гвоздем: еще немного и муж сам предложит тебе уехать. А этого допустить нельзя! Любящая женщина оберегает мужчину не только от скуки или простуды. Но и от возможности совершить подлость. И Тычинина эту высшую меру женской жертвенности передает так скупо, — всего несколькими интонациями, гладящими движениями рук, которые благословляют воздух вокруг ставшего чужим мужа…

Юдифь идет по проходу. Фриц сидит за столом и смотрит в свою тарелку…

Дилогия «Гамлета» и «Разговоров беженцев» — нашего времени случай. Времени, когда порвалась нить, и уже никто твердо не уверен «какое, милые, у нас тысячелетье на дворе?» И правду ли нам открывает выходец из преисподней? Или это дьявольские наваждения? Наступила ли уже «великая эпоха» или все-таки еще Бог от этой катастрофы спасет? И пиво еще пиво, а кофе — кофе… И спектакль-предостережение нашего главного философа отечественного театра Льва Додина еще может сохранить силу заклятья и отвести черную тень.