В октябре-ноябре Театр им. Ленсовета показал петербуржцам премьеру «Макбет. Кино.» в постановке Юрия Бутусова.

Это спектакль, далекий от классического, здесь нет хрестоматийного Шекспира, нет выстроенности действия, почти нет соответствующих эпохе костюмов, здесь не увидишь средневекового антуража и не услышишь лютню. Зато звучат Скарлатти, Арво Пярт, Led Zeppelin, The Beatles, Бьорк, «Кино», Zap Mama, Майкл Джексон… Артисты танцуют на сцене и прямо в зале рядом со зрителями. Cценические эпизоды возникают как всполохи, обрывки снов, видений — недаром применена кинопроекция.

Спектакль вобрал в себя много чего — то танец юных ведьмочек заворожит, то возникнет устрашающий пир с кровавыми персонажами, или вдруг леди Макбет начнет кататься по кругу на детской лошадке. Пять с половиной часов действия (с четырьмя антрактами) оборачиваются совершенно не скучным путешествием — погружением в себя. Ведь театр, каким его хочет видеть пытливый зритель, как и музыка, как картина на холсте, — это сугубо субъективная история. Если театр диктует тебе правила, затискивает в рамки, обрубает фантазию, назидает и учит — так это и не театр вовсе, это что-то из области преподавания на курсах повышения квалификации или церковной проповеди.

А здесь был «Макбет», которого представил себе режиссер, подгоняемый в фантазиях нашим безумным временем, идеями актеров, которые, как говорят очевидцы, с восторгом бежали на репетиции и не замечали часов, увлеченные процессом. Это был Макбет, сотканный из потоков подсознания, — живой, смертный, бессмертный, сильный, раздавленный потерей жены и детей. Кровь — на рубахах, на лицах, на руках — как знак вечной борьбы людей за первенство была рефреном спектакля. Леди Макбет, подталкивающая мужа к преступлениям, заносящая руку над жертвами, сама становилась жертвой. Заключительный ее танец в алых балетных туфельках на раскаленном диске — пронзительная по силе воздействия сцена. И сцена эта не назидает: «Вот так будут мучиться на том свете все убийцы и кровопийцы», нет, это что-то большее — показана мука общения с миром. Показаны страдания художника, который обязан в себе вызвать Дьявола и призвать Бога для усмирения первого. Но для того ему нужно сотворить этот акт — танец, спектакль, книгу, песню — и сделать этот первый шаг. И это всегда страшно: а поймут ли, а одобрят, может, закидают гнилыми помидорами, предадут забвению? Много смыслов, множество извивов душевных страданий.

Увлеченность, с которой исполнен этот спектакль, очень чувствуется залом. Были те, кто после первого действия намеревался уйти в возмущении: что же это сделали с Шекспиром, что за вольности такие? А потом я услышала признания пожилого зрителя, который все-таки остался: у него во время второго действия что-то перевернулось в восприятии, ему вдруг все стало по душе, он доверился чутью и вкусу режиссера. Этот человек досидел до самого финала, до половины двенадцатого ночи, я хорошо видела его, застывшего в сосредоточении, и радовалась. Как радовалась и за саму себя: мне, как и супругам-художникам, встретившимся в антракте в фойе, не хотелось уходить отсюда, а желалось, чтобы эти фантазии продолжались как можно дольше.

Так в чем секрет бутусовской постановки? Какая в ней магия? Позволю себе догадки. Постановщик, уехавший десять лет назад из Петербурга в Москву за лучшей режиссерской долей, сегодня обрел ту свободу, к которой всегда готов по-настоящему творческий человек, не заточенный на коммерческие задачи. Говорят, его четырехчасовая «Чайка», поставленная в театре «Сатирикон», решённая в постмодернистском ключе, тоже обладает этой высокой степенью свободы самовыражения и являет собой удивительный пример даже для столичной театральной жизни, вроде бы не страдающей отсутствием ярких событий. Бутусов, поставивший когда-то в Театре имени Ленсовета выдающиеся свои спектакли «В ожидании Годо» и «Войцек», приноравливался в Москве к новому дыханию, к новым возможностям, но, видно, не всегда его желания могли осуществиться. Как это бывает, когда чего-то хочешь, а все идет по касательной, прокручивается, не попадая точно в цель.

И вот назначение Бутусова главным режиссером Театра имени Ленсовета, имеющееся у труппы желание перемен, обоюдное стремление художника и театра сделать нечто мощное, возможно, и позволили случиться прорыву. Выглядит это как жест отчаянного смельчака, которому терять нечего.

Поневоле я ловила себя на мысли: ну откуда в холодной, будто застывшей Северной столице такое неистовство чувств и эмоций? Где они сберегались, на каких верфях душ, в каких сердечных бухтах? Выходит, все было, но требовался тот, кто сумел бы это расшевелить, вызвать к жизни, уверить в том, что это может быть интересно. Совсем по-новому, драматически сильно раскрылись в «Макбете. Кино.» актеры Лаура Пицхелаури (леди Макбет), Виталий Куликов (король Дункан), Иван Бровин (Макбет), Александр Новиков и Роман Кочержевский, сыгравшие несколько ролей. Много молодых актеров вышли на сцену в этом спектакле, удивляя неистовостью и горячим темпераментом, мгновенной сменой образов. Зрителя заставили поверить в то, что жизнь продолжается в эпохально-вселенских смыканиях энергий, где не властно время, а люди равны в своих проявлениях — ревности, злобе, прощении, жажде власти и, конечно, любви.

А если добавить, что мощный и разнообразный по своим решениям спектакль еще и не потребовал значительных материальных затрат, то становится совсем удивительно. Ни одного платья не было сшито для леди Макбет специально — все взято из театрального реквизита, и только пара-тройка костюмов куплена у самих артистов. Каскад зеркал-складней советской поры, извлеченный из запасников, превратился в настоящий визуальный орган на сцене.

Думаю, безо всяких прикрас можно констатировать: в серовато-мерцающей несмелой театральной петербургской жизни, в которой давно не били фонтаны, а наблюдались лишь всплески разной степени силы, произошло нечто особенное. В Театре имени Ленсовета, планка которого не поднималась после Игоря Владимирова и Владислава Пази на более достойную высоту, театре, где преобладали традиционные решения, сегодня действительно случился прорыв — театр вышел на уровень смелого, свободного, творческого, экспериментаторского существования.