Повторять в сотый раз, что «Юрский — это наше всё» — глупо.
В сто первый вспоминать, как с его Чацкого начался для меня театр, — заниматься самоплагиатом, что я и делаю много лет.
Признаться, что его 85 отмечали вечерами памяти в другой жизни (такое ощущение, что примерно полвека назад), — горько и депрессивно.
Сергей Юрский.
Лучше всего отправить читателей и коллег на сайт Сергей Юрский — Памяти Сергея Юрского (1935 — 2019), если кто-то еще там не был. Сайт создан, собран Татьяной Жаковской, постоянно пополняется, — и пусть бы весь день 16 марта вы просто смотрели и читали. В этом будет больше пользы, чем опять повторять то, что 8 февраля 2019 года, в день смерти С. Ю. было написано, как теперь говорят, «в моменте». (К этому «в моменте» он наверняка отнесся бы с иронией, и проартикулировал примерно, как текст Зощенко, углами рта: «В моменте!»).
Любовь не перестает. Но как передать то счастье, которое охватывало видевших Юрского в его золотой ленинградский период — тем, кто не видел? Я, кстати, ведь тоже видела его великие роли лишь школьницей, только с «Мольера» войдя в период «театральной осознанности», но подростковая и юношеская психофизика не обманывали, Юрский отпечатался навсегда — не столько содержательно, сколько энергетически, до дрожи в ногах и вибрирующего восторга…
Как передать? Недавно, что-то рассказывая о Юрском своим двадцатилетним студентам, для которых он современник то ли Мочалова, то ли Гарина, — я показала им маленькую запись, надеясь, что они ощутят то самое счастье и те самые 60-е. И они ощутили. Так что сначала посмотрите вот это (пересматривать можно бесконечно),
а потом поговорим о вещах серьезных, приставших 90-летнему юбилею великого артиста.
Сегодня вечер памяти Сергея Юрского пройдет в 19:00 в Русской библиотеке в Иерусалиме, ул. Агрипас, 88. Линк для участия по зуму: https://us02web.zoom.us/j/7217473998?pwd=N096bXNCZWovSUN6WHl%E2%80%A6#success. Пароль для входа: 27.
Приходите!
Травма потери Ленинградом Юрского, история его выдавливания из города никуда не делась за полвека. Она присутствует в разговорах, в аналогиях, в воспоминаниях и в аллюзиях молодых. Недавно в спектакле «Еще один, Карл» в Театральном музее (must go) Дмитрий Крестьянкин многое построил на этой истории, на текстах Юрского из его книг. То есть, Юрский из города никуда не делся. Сегодня и я попробую наскоро порассуждать, чем была эта потеря и как отзывается до сих пор, «в моменте».
Юрский был человек структуры. Постараюсь структурироваться.
1. В отъезде Юрского из Ленинграда была личная, человеческая драма. Один из последних ленинградских концертов он завершал фрагментом из своей книги «Игра в жизнь» — когда глядит на БДТ с другого берега Фонтанки, а в голове его крутится: «Где я страдал, где я любил, где сердце я похоронил…» Сердце похоронено там. Дикси.
Много лет мечтали, что он вернется. Трепетали на гастролях Моссовета, проходивших на площадке БДТ — в основном, понимая, как ему мучительно сейчас выходить из этих кулис… Но БДТ был театр жестких определенностей. Когда в 1998 возникла «Аркадия» Эльмо Нюганена, и Юрский признался в интервью мне, что он очарован нашим спектаклем, что запахло прежним БДТ, и сказал, что пошел бы в какую-то следующую затею Эльмо, в эту умную партнерскую компанию, — я, задохнувшись от счастья иллюзорной перспективы «Юрский снова в БДТ!» примчалась к Кириллу Юрьевичу Лаврову. Давайте, давайте сделаем проект и позовем Сергея Юрьевича!.. Но Лавров ответил жестко: «Пусть они возвращаются насовсем, навсегда. Гастролей не будет». То есть — «страна Товстоноговия» по прежнему стояла в своих пределах: возвращение и служба дому…
С. Юрский и Н. Тенякова в Щелыково. Фото — М. Дмитревская.
2. В отъезде Юрского была и драма остросоциальная. Собственно, сюжет репрессивного выдавливания из города, «закрытия» преследовал его с момента рождения. Буквально на днях Татьяна Жаковская опубликовала документы: Юрский родился 16 марта, а 20 марта его отец Юрий Сергеевич (Жихарев по отцу-священнику, но взявший еще до революции псевдоним «Юрский», чтобы не позорить семью) был арестован и лишен права проживания в 15 городах СССР «по кировскому делу». Уже четырехдневному безымянному малышу было предписано покинуть Ленинград. К счастью, всего на год и в Саратов. Но через 45 лет история повторится, Юрского «закроют» в Ленинграде, даже его имя по радио не произносилось.
Юрский до конца был гражданин. После Праги-68, изумительно описанной в его книгах, он до конца жизни не изжил депрессию, в том числе социальную, никогда от своих взглядов и от уехавших друзей (Бродский, Барышников и много-много кто) не отрекался, все понимал. «У меня такое ощущение, что они постоянно за мной следят. Разговариваешь с близким другом — а на следующий день они знают, о чем мы говорили. Я не знаю, откуда у них информация, кто стучит… И к тому же они сидят в первых рядах на всех моих концертах и спектаклях, я выхожу на сцену, и вижу те же знакомые лица. Я не понимаю, зачем. Мне кажется, они добиваются того, чтобы я не смог больше выходить на сцену», — говорил он Татьяне Жаковской. И писал в «Опасных связях» (он все честно описал в книгах), как после звонка Лапину, который так и не объяснил, откуда свалился запрет на его появление на ТВ, ему «СТАЛО ОЧЕНЬ СТРАШНО. Скучная, вялотекущая многолетняя операция по вдавливанию головы в плечи одного из граждан города Ленинграда была завершена».
Писал прощальные стихи в альбом Светланы Крючковой, как будто уезжал не из Петербурга в Москву, а куда-то в неведомое и навсегда (в этом не ошибся):
«От нас очищен град Петров.
А мы очищены от СТРАХА.
В последний раз — родимый кров,
Прощальный чай, прощальный сахар… (полностью читайте здесь)
«Это пишет Юрский, который в молодости был поразительно, безрассудно бесстрашен — и потому так пленительно свободен, стремителен, безудержен», — свидетельствует Жаковская.
«Фантазии Фарятьева». Сцена из спектакля. С. Юрский (Фарятьев). З. Шарко (Тетя Фарятьева)
Фото — М. Смирин.
3. В отъезде Юрского была драма эстетическая. Потому что на 10 лет раньше, чем это произошло в Москве и связывается со спектаклями Анатолия Васильева, в Ленинграде могла осуществиться настоящая театральная реформа того типа спектакля, который принято называть психологическим (Юрский предпочитал слово «драматический»).
Психологический тип театра ведь проходил разные эволюционные точки. По мне, ряд складывается так: Станиславский — Михаил Чехов — Эфрос — Васильев («Первый вариант „Вассы Железновой“» и «Взрослая дочь») — Праудин (точечно — «Бесприданница»). Так вот, сразу после Эфроса должен был идти Театр Юрского, но была обрублена ветка, росшая от ствола БДТ, обогащенная новым пониманием драматизма и новым языком его выражения.
Навсегда в памяти похоронная мизансцена: Юрский на панихиде Товстоногова, в ложе БДТ, обхватив голову руками и глядя, как короля хоронят в декорациях его убитого спектакля «Мольер», как горят шандалы в пространстве его загубленного театра… Это из сильнейших впечатлений жизни в плане ее не специальной сюжетности…
«Фантазии Фарятьева». Сцена из спектакля. С. Юрский (Фарятьев). Н. Тенякова (Александра).
Фото — Б. Стукалов.
Театр, который начинал делать Юрский на рубеже 1960-1970-х, возникал на «трех углах» (красивее было бы «на пяти углах», но это даже топографическая неправда). Товстоногов, Эфрос и Михаил Чехов. Но он предварял то, что сделает через десять лет Васильев. «Фиеста» и «Фарятьев» Юрского (не «Мольер», наследовавший Товстоногову) соединяли «джазовый» принцип действенного психологического ансамбля и игровой, отточено-формальной условности с выходами в «чистую» театральность. Он реформировал товстоноговский симфонизм в законы новой драматической, сценической музыки. И начал это делать на 10 лет раньше, но в преддверии той самой реформы психологического театра, которую принято связывать с ранними спектаклями Васильева. Потому так нервничал Товстоногов, не принимая нового «юрского периода»: приходила новая сценическая реальность, новый уровень подлинности, подробности — и одновременно формальной, не бытовой и не жизнеподобной подлинности.
Но сперва была встреча Юрского с театром Эфроса. Когда-то на фестивале, посвященном Анатолию Васильевичу, Юрский рассказывал:
«Фиеста». Сцена из спектакля.
«Для нас рисунок был святым, и учение „рисовать собою по сцене“ для Товстоногова было определяющим: куда именно иду, зачем иду, прямо или по диагонали, на зрителя или от зрителя… (Это, кстати, и у Михаила Чехова: психологический жест, который сформулирован и которым живёшь)».
И вот Юрский попадает на репетиции к Эфросу, у которого «рисунок заранее был определен как менее значащий: пятна красок, из которых должна сложиться картина, фигура каждого человека». Юрского поражает на репетиции «этот кокетливый стиль хождения с ролями, с полуопущенными руками… Нашим стилем было прежде всего общение: „я вижу, я слышу и уж обязательно — в данную минуту“. Это — один из основополагающих принципов, как и то, что со второй репетиции надо знать текст. Они тоже знали текст, но это держание роли в руке было спасением в том смысле, что „я не играю, я только говорю текст“… Нежёсткость конструкции, слабость, которая на спектакле превращалась в необыкновенную силу».
Сергей Юрский.
Когда смотришь некоторые сцены «Фиесты» (не забудем, что это 1970 год), видишь стремление к этой нежесткости, к психологической акварели, к «полуопущенным рукам» и партнерству через касание рукавами. В некоторых сценах берет права психологический жест по Чехову, но одновременно Юрский с компанией идут к джазовому построению — тому самому, который станет принципом во «Взрослой дочери молодого человека» с его выходами во внесюжетную театральность. К этому же относится подпрыгивающий, не имеющий жесткой мотивации условный бег по кругу Фарятьева — бег в комнате, не имевшей стола, что так раздражало Товстоногова. Должен быть стол! То есть, в химическом составе нового театра Юрского были еще и ноты театра абсурда (опыт блистательного перевода «Лысой певицы» не мог пройти мимо), и гротеска по Михаилу Чехову — и все это на прочном фундаменте того действенного анализа, который сидел в актерах Товстоногова крепче букваря.
Но дальше — выдворение из Ленинграда, отсутствие своего театра и своих актеров. Ветка обрублена. Обрублена не без внутреннего (и внешнего) согласия Товстоногова, стоявшего на других режиссерских принципах.
Не случилось. Не выросло. Хотя и случилось, и выросло, и «Фиеста» не устаревает, и смотреть ее можно бесконечно, особенно теперь, когда «Памплона» приобретает те же абстрактные очертания, какие она имела для блистательной актерской компании 1970-го…
Сегодня ему 90. Хотелось с утра написать что-то умное, но самым умным с того же «утра» все-таки является признание: «Любовь не перестает». Любовь к Юрскому, который и сейчас даже больше, чем «наше всё». Тот самый код, который можно произнести и понять по лицу собеседника, откуда он родом…
Спасибо за Юрского. Странная штука жизнь.Идут его юбилейные дни,но что день рождения сегодня не знала. И при этом с утра сегодня заходила к вам на сайт, чтобы прочитать…С третьего захода прочитала. Помню эту запись в ВТО, словно вчера посмотрела. Знала все его кино, уважала, восхищалась.но «моим» он не был.На сцене увидела лишь раз, когда они с Н.Теняковой привезли в Вологду Ионеско.Отправилась к нему за интервью, сидели и очень долго говорили в каком-то мрачном помещении.За мою долгую жизнь профессионального собеседника таких встреч было всего три.Надо бы написать судьбоносных.Но слово не подходит, подходящее не подвертывается.Незабываемых вроде точнее. По ощущению, буднично, просто говорил не только умнейший человек, но очень близкий, свой, родной. С таким пониманием этой нашей особенной русской жизни. С сочувствием не человека со стороны, а того, кто с нами все это и разделяет . .Говорили до спектакля и сам спектакль оказался вторым, он был после.Прощаясь,он вручил мне визитку, вдруг еще случится. А в газете сказали: не , Юрского не надо.С ним тебя опять понесет в дебри.Так и остался в памяти живым.не пришпиленным к полосе. А жаль. Царство ему небесное.НС
Марина, спасибо и за сегодняшнее выступление по зуму, и за эту статью, и за рекламу сайта (который, конечно, я не одна делала, а в большой компании людей, чьи жизни оказались отмечены присутствием Юрского.
К вопросу о странных совпадениях — последний раз СЮ вышел на сцену в качестве артиста БДТ в конце сентября 1977 года в Тбилиси в заключавшем гастроли театра «Большом концерте» в роли Чацкого (они с Лавровым играли знаменитую сцену)
Сегодня Сергею Юрскому могло бы исполниться 90 лет. Вся моя лента в мемориальных текстах.
Повторю и свой, написанный на 9 дней.
Все эти дни думаю о Юрском и размышляю, в чем же, собственно, его феномен, почему его место в истории нашей культуры уникально?
Он был выдающимся актером, талантливым режиссером, великолепным чтецом, интересным поэтом, прозаиком и эссеистом. Но думаю, что властителем дум для многих он стал прежде всего благодаря масштабу личности, которая была видна во всем, что бы он ни делал, и именно она, эта личность, и делала его дар уникальным. Блистательный интеллект, громадная эрудиция, но прежде и во главе всего нравственная высота.
В 12 была панихида в храме св. Власия, прихожанином которого он был и где его отпевали, потом посиделки в ресторане Дома актера в кругу близких друзей и коллег, куда я затесалась по чистой случайности. Я не была ни его другом, ни даже приятельницей, не собираюсь примазываться. Но, благодаря общим ближайшим друзьям, мы виделись часто и регулярно в течение многих лет и даже были на ты.
Дух дышит, где хочет, и всем известно, как разочаровывают иногда знакомства с селебрити, как часто таланты и гении в бытовом поведении бывают недостойны своего дара. А уж в ситуациях застолья, расслабленности, в ближнем кругу, при обильных возлияниях особенно. Так вот в случае с Юрским могу свидетельствовать, что за многие часы, проведенные за общим столом за многие годы, не было ни одной секунды, когда он был бы себя недостоин.
Он не был балагуром и душой компании. Никогда не держал площадку, в разговорах не тянул одеяло на себя, но каждое его слово было весомо. Был блестяще остроумен, но не был остряком. Любил и как мало кто умел шутить, но никогда не зубоскалил. Никогда не участвовал в пустом трепе и сплетнях. Впрочем, в этом доме и этих застольях их и не было. Разговор всегда шел о самом важном – в искусстве, политике, религии. Он жадно впивался в интересных людей, от которых мог узнать что-то новое, и слушал охотнее, чем говорил. Иногда бывал молчалив и мрачен, порой саркастичен. Пошл, развязен, неблагороден – никогда. Я ни разу не слышала от него ни одного бранного слова. Подозреваю, что их вообще не было в его лексиконе. Если он был в дурном расположении духа, плохо себя чувствовал, мог посидеть полчаса и уйти, благо жил в двух шагах.
Вообще он был человеком довольно закрытым, бесконечно далеким от театральной богемы. Звездная болезнь была ему незнакома, круг друзей ограничен, а «работал лицом» он лишь в тех редчайших случаях, когда требовалось кому-то помочь.
Он всегда жил всерьез. Крестившись, принял евангельскую проповедь всем сердцем и следовал заповедям буквально. Но в церкви жил не слепо, страдая от разрыва между Церковью небесной и церковью земной.
Сейчас в обществе, и в интеллигентской среде в частности, редкий разброд, вкусы у всех не просто разные – полярные. Но я ни разу не встречала человека, который не любил бы Юрского.
Однажды мы встретились с ним в нашей эстэдэшной поликлинике у врачебного кабинета. Там была приличная очередь, и мы в ожидании сидели и болтали. Но как только из кабинета вышел человек, все расступились и буквально впихнули Юрского без очереди, несмотря на его сопротивление. А когда он вышел, стали столь же решительно пропихивать без очереди и меня. На мое недоумение последовал ответ: «Вы его знакомая, проходите!»
В фейсбуке в последние дни все перепощивают рассказ Михаила Гусмана о том, как Сергей Юрьевич приехал к его умирающему отцу и сыграл Онегина для него одного, привезя с собой фрак, цилиндр и тросточку – все как на сцене. А я в связи с этим рассказом вспомнила другую историю.
Когда у нашей общей подруги был тяжелый момент в жизни, она была одинока, беспомощна, и в холодильнике было шаром покати, Юрский сварил и принес ей курицу. Не я, не другие ее подруги, а Юрский. Сам сварил и принес.
И когда я думаю о нем, эта курица стоит у меня в одном ряду с его великими ролями и спектаклем для умирающего отца Гусмана. Светлая память!