Две Татьяны одновременно присутствующие на сцене, два Гремина, Ленский, поющий «Куда, куда вы удалились?» на скамейке возле собственного могильного памятника, напоминающего верстовой столб на царскосельском тракте николаевской эпохи. И это вовсе не сюрреализм — это не более чем видение состарившейся Татьяны ¬Лариной, задремавшей у камелька…

Решиться сегодня на постановку «Онегина» для любого современного оперного режиссера — дело ответственное и во многом рискованное. Сделать полный «нафталин» — пожмут плечами и будут, зевая, водить детишек, чтобы показать им произведение «по школьной программе» и не более того. А если экспериментировать — то только крайне аккуратно, с ювелирной точностью, не выходя за пределы строгого вкуса и адекватности стиля.

Забегая вперед, скажем, что у худрука «Зазеркалья» народного артиста России Александра Петрова это получилось в полной мере. Может быть, потому, что он давно и долго шел к прославленному оперному шедевру. «Евгения Онегина» самостоятельно, в качестве главного режиссера, он ставит впервые в жизни и в уже достаточно зрелом возрасте. Главные причины успеха, на мой взгляд, две: присутствие в постановке стройной, убедительной и оригинальной концепции и наличие творческого коллектива, способного эту концепцию достойно реализовать.

В Петербурге за последнее десятилетие любители классической оперы могли видеть не менее шести заметных постановок «Онегина»: две в Мариинском — старую Юрия Темирканова и недавнюю Алексея Степанюка, еще одну в Оперной студии Консерватории того же Степанюка, но с иной сценографией, четвертую — у Юрия Александрова в Театре «Санктъ-Петербургъ Опера», где существует многолетняя традиция открывать «Онегиным» сезон. Есть еще две постановки в Михайловском театре, вызвавшие яростные споры критиков, — Андрия Жолдака и Василия Бархатова.

Выбор исключительно широк — в городе есть «Онегины» почти на всякий вкус: абсолютный классический эталон в постановке Темирканова, эстетское любование русской стариной и акценты на драматургию отношений Онегина и Ленского в обеих постановках Степанюка, неожиданно приземленный образ Татьяны у Александрова, нетривиальный подход Бархатова, в котором Ленский — жертва толпы, общественного мнения, а не выстрела друга, поиск мистических глубин в характерах героев и в то же время иронический взгляд на события драмы у Жолдака…

И вот на фоне всего этого разнообразия и великолепия Петров открыл нам своего, совершенно оригинального «Онегина». В его прочтении лирические сцены Чайковского по роману в стихах Пушкина правильнее было бы назвать не «Евгений Онегин», а «Татьяна» или «Сон Татьяны». Потому что все действие показано ее глазами: Татьяна Ларина в постбальзаковском возрасте, сидя вечером у камелька рядом со своим супругом генералом Греминым, дремлющим под клетчатым шотландским пледом, находит в потайном ящичке стола то самое письмо, которое ей в свое время благородно возвратил Онегин, и предается воспоминаниям.

Сценография этого воспоминания, похожего на сновидение, в версии художника Алексея Левданского выдержана в откровенно «кинематографической» стилистике с имитациями эффекта замедленной съемки, когда память героини фиксирует особо важные и запомнившиеся ей моменты ее жизни — те мгновения, которые хочется остановить, чтобы лучше почувствовать и понять. Этот прием был уже очень удачно использован Петровым и Левданским в финале «Кармен», а огромная луна в правом верхнем углу сцены приплыла из реквизита «Мадам Баттерфляй».

Подлинным сокровищем и стержнем спектакля является тридцатилетний, но уже прославившийся как в опере, так и на эстраде баритон Григорий Чернецов. Образ высокомерного денди вылеплен Чернецовым блестяще: осанка, походка, изысканная и манерная жестикуляция, поворот головы, интонации — тут каж¬дое лыко в строку. Голос у певца сочный, бархатистый, с безупречной артикуляцией и дикцией.

Ему противопоставлен эдакий задумчивый и наивный «ботаник» в очках — Ленский в исполнении хорошо знакомого и любимого завсегдатаями «За¬зеркалья» Романа Арндта. Он, кажется, не играет романтическую обреченность непонятого толпой поэта, а натурально живет в ней. Глядя на Арндта, поющего «Куда, куда вы удалились?», я почему-то вспомнил о том, что Пушкин, сравнивая сам себя с молодым повесой Онегиным, на деле напророчил себе судьбу Ленского вплоть до дат: Ленский убит сразу после именин Татьяны, сразу после 25 января, почти как и сам Пушкин…

Татьяна Елены Миляевой, обладающей мягким и приятным для сопрано тембром, мимически очень выразительна и драматически просто превосходна: в сцене сочинения письма она сооружает фигуру возлюбленного — из двух стульев и шляпы-цилиндра, что подчеркивает условность и придуманность предмета ее страсти.

Образ легкомысленной хохотушки Ольги в исполнении Анны Евтушенко подчеркнут иронической пластикой и хореографией (балетмейстер Мария Коложвари).

Безусловной удачей необходимо признать поистине комедийного мсье Трике в исполнении Кирилла Костромина. Говоря о Трике и его внешнем облике, необходимо дать высокую оценку стильным, «говорящим» костюмам Елены Орловой.

Отдельную роль в спектакле Александра Петрова играет оркестр Театра «Зазеркалье» под управлением Павла Бубельникова: его «Онегин», несомненно, войдет в историю как один из самых ярких, живых и необычных. Иногда он настолько увлекается звучанием оркестра, что даже слегка заглушает пение солистов. Но этот недостаток с лихвой вознаграждается общим монументальным музыкальным впечатлением от спектакля. Помимо собственно музыки из оперы Чайковского в спектакле Петрова звучат музыкальные миражи, сочиненные петербургским композитором Анатолием Королевым, призванные подчеркнуть временную дистанцию между действием самой оперы и временем взрослой Татьяны, предающейся воспоминаниям о своих младых летах.