Есть оперные партии, где мало того, чтобы тембр соответствовал и тесситура была удобна, нужна еще особенная окраска этого тембра и проникновенность пения, без которых мы не поверим исполнителю. Например, у Верди в «Доне Карлосе» — Голос с неба: жестокий испанский король Филипп предлагает своему народу праздничное развлечение — аутодафе, и, когда пламя охватывает еретиков, с небес раздается голос, возвещающий слова прощения и утешения несчастным. Голос Анастасии Калагиной звучал именно что неземным, всепонимающим и милосердным приветом. И он стал некоторым утешением не&nbsp\;только казнимым, но и зрителям, собравшимся на премьеру.

Потому что к этому моменту (конец III акта) в спектакле Джорджо Барберио Корсетти произошло немало всяких неутешительных вещей. Нынче на театре уважающий себя режиссер без видеоарта шагу не ступит, и в «Доне Карлосе» оный арт стал главным средством выразительности. Сценография (самого постановщика и Кристиана Тараборелли) сводится к щиту с голыми оконными проемами в три ряда — щит служит экраном. Также экраном служит совершенно пустой задник. Когда на него проецируются, допустим, кроны деревьев или бегущие облака, с этим еще можно согласиться. Но кроме декоративности видео отвечает и за концепт.

На телевидении есть выраженьице: «Не клей как в Казахстане!» — это значит, что монтажер клеит планы как акын: что вижу — то пою, любой предмет, названный в закадровом тексте, тут же попадает в кадр. Так вот, г-н Корсетти клеит планы именно так. Кого бы кто-то из персонажей ни назвал — упомянутое лицо тут же является в видеопроекции и в ней некоторое время живет своей жизнью. Мало того, когда подстреленный маркиз Поза, умирая, поет что положено, на заднике появляется мужчина с саблей (возможно, это сам маркиз и есть) — и начинает размножаться до целого взвода двойников, разнообразно упражняющихся с холодным оружием.

Но на видео это хотя бы половчее, чем на сцене: костюмы (Тараборелли и Анджелы Бушеми) стилизованы под XVIII век, стража, соответственно, с пиками, и, когда ей надобно уйти, режиссер заставляет бедных стражников лезть в люки в планшете, закрывающиеся раздвижными створками —получается суета. А прежде в ту же преисподнюю так же коряво отбыли злосчастные еретики.

Вообще-то сценический текст подчиняется законам логики: если у тебя какое-то место символизирует костер, то минуту спустя оно не может символизировать кордегардию. Но, впрочем, эти мизансценические несуразности конгениальны видеоглупостям.

Театр начинается, когда постановщики уступают место артистам. Евгений Никитин в партии Филиппа превосходно пел, был значителен, брутален и страшноват, а когда дошло дело до знаменитого монолога IV акта, где король в одиночестве страдает от того, что Елизавета Валуа, сосватанная поначалу его сыну Карлосу, а потом почти насильно ставшая женой самого Филиппа, никогда его не любила, — Никитин заставил вспомнить описания Шаляпина, создавшего эталон исполнения этой роли. И у Златы Булычовой ария раскаявшейся в своем ревнивом коварстве и страдающей принцессы Эболи O don fatale была согрета силой настоящей страсти. И Виктория Ястребова — Елизавета, оставшись одна на пустой авансцене, в знаменитой арии Tu che la vanita, где она прощается с любимым и с жизнью, убеждала и трогала. В такие моменты оркестр Валерия Гергиева, несколько громогласный в других местах, был заодно с певцами, утешая старой истиной, что оперу надо прежде всего слушать.