В Мариинском театре прошла премьера «Дона Карлоса» Верди. Спектакль вышел темным по колориту, невнятным по режиссерскому решению и весьма сомнительным по качеству исполнения.

Романтики в опере Верди — хоть отбавляй. Страсти кипят, смертоубийство, поножовщина, интриги… Однако спектакль получился скучным, статичным, драматургически вялым и неизобретательным по части сценографии. Почему? Ведь музыкальный материал захватывает, выписанные в опере характеры рельефны, драматизм зашкаливает, а темы актуальны и сегодня. Остается одно: приглашенная в Мариинку команда итальянских постановщиков лишена как креатива, так и воображения.

Tempus fugit, aeternitas manet — «Время течет, вечность неизменна». Латинское изречение проступает на стене перед началом спектакля как девиз, но в спектакле он никак не отрефлексирован. Робкое поползновение режиссера Джорджо Барберио Корсетти придать трактовке оперы многомерность, видимость философского осмысления, так и осталось лишь намерением.

Верди недвусмысленно артикулирует в своем монументальном опусе, слепленном по калькам «большой французской оперы», тираноборческие и антиклерикальные мотивы. Наглядно демонстрирует, к какому изуверству и произволу приводит сращение церкви и государства: один институт власти покрывает и поддерживает другой, и вместе два жернова властной машины перемалывают личность в труху.

Сговор Великого инквизитора и короля Филиппа в ночной тиши приводит к гибели двух положительных героев: романтика-идеалиста Карлоса и расчетливого политика «новой формации» маркиза Ди Позы. В опере пылают костры инквизиции, а в финале авторитет церкви в критический момент народного бунта подпирает ослабевшую королевскую власть.

Впрочем, этой весьма актуальной проблемой содержание «Дона Карлоса» не исчерпывается. Как всякий шедевр, он многослоен, в нем несколько сюжетных пластов, как в романе. Одна линия — дружба Карлоса и Родриго, маркиза Ди Поза. Другая связана с запретной любовью Карлоса к мачехе, юной королеве Елизавете. Третья — чисто политическая: связь Карлоса с фландрскими бунтарями-гёзами. Есть и четвертая — сложные взаимоотношения отца и сына, короля Филиппа и принца. Каждая из этих линий может быть акцентирована, выпячена — зависит от мировоззрения режиссера, его чуткости к вызовам времени, его ценностной пирамиды. Можно выбрать иной путь: увлечься «историзмом», создать яркое театральное зрелище, вписать в него мощные характеры, показать их в развитии, в драматическом столкновении — материала предостаточно. Но в новой постановке нет ни одного, ни другого, ни третьего. Из достоинств — исторические костюмы, подражающие моде испанского двора XVI века, грамотно сконструированные художницей Анджелой Бушеми. Украшают спектакль и видеоинсталляции дизайнера Луки Аттилии: колышутся пышные серебристые кроны деревьев в Фонтенбло, взмывают ввысь силуэты душ грешников, зажаренных на кострах инквизиции. Встают в ряд множащиеся изображения Дона Карлоса (Виктор Луцюк), смотрит с экрана лицо юной королевы (партию Елизаветы весьма трогательно исполнила Виктория Ястребова). Что же до режиссуры, то ее в спектакле просто нет: беспомощную разводку персонажей, которые все больше стоят, а если и передвигаются, то вне всякой логики, режиссурой в полном смысле слова назвать нельзя.

Главный элемент сценографии — большой фанерный прямоугольник. В первом акте это условная «стена дома», монастырь Сан-Джусто, на фронтоне которого и высвечено пресловутое изречение. На самом деле — доска-доской, ни объема, ни декора, лишь в окнах мелькает смутное видео. Та же доска, уложенная на сцену под углом в 30 градусов и «сбрызнутая» зелеными разводами света, изображает сад в покоях королевы. Она же появляется в сцене аутодафе: окна превращены в люки, откуда вылезают чумазые грешники, ожидающие казни на костре, — немного, человек пять. Их шествия, пылающих костров, пышных процессий королевского двора — ничего этого в спектакле нет. Эффектная массовая сцена, которая, по мысли автора, должна стать смысловой и зрелищной кульминацией оперы, лишь слегка обозначена: дюжина монахов нестройно проходит по авансцене и вновь застывает. Это даже не иллюстрация, это просто халтура.

За пультом стоял Валерий Гергиев. Зрители ожидали, что он воспламенит оркестр, воодушевит певцов, придаст исполнению страстность, музыкой завуалирует недостатки режиссуры. И этого, увы, не произошло: в вечер премьеры Гергиев почему-то тяготел к неоправданно замедленным темпам.