Герой романа Сервантеса, как известно, начитался рыцарских романов, после чего отправился в путешествие, чтобы совершать подвиги во славу прекрасной дамы. Михаил Булгаков, работая в 1937 году над пьесой «Дон Кихот», не только вдохновлялся романом знаменитого испанца, но и пребывал в контексте других своих сочинений той поры, прежде всего «Мастера и Маргариты». Герой спектакля, поставленного Александром Баргманом, существует в иных измерениях.

Режиссер не скрывает, что дело происходит в театре: персонажи облачаются в костюмы, гримируются, наклеивают усы и бороду прямо на авансцене, после чего весело затягивают песенку о славном рыцаре сочинения композитора Кабалевского.

Мажорное начало как-то не слишком вяжется с нашими представлениями о Дон Кихоте, но занавес раздвигается, и зрители попадают в другой жанр и другой век. Оказываются в запущенной петербургской квартире. За окном звенят трамваи, а в комнате, подозрительно похожей на бутафорскую мастерскую или пристанище художника, подле патефона, на котором крутятся фигурки знакомых всадников, словно греясь у буржуйки, сидит артист Александр Новиков, подозрительно похожий на Санчо Пансу.

С улицы по строительным мосткам пробирается Сергей Мигицко, уже без грима, но все равно похожий на Дон Кихота и на депутата Балтики, на героя фильмов Феллини и на типичного петербуржца — артистическая натура… В общем — Мастер. И живет этот человек как в мире фантазий, так и среди петербургских реалий и вовсе не бесплотных теней. Он явно читал Сервантеса в подлиннике. В его речи проскальзывают фразы из романов Булгакова и стихов Бродского. Не может он забыть и фильм Козинцева с Черкасовым и Толубеевым в главных ролях… За стенами его дома — родные городские пейзажи. И когда стены раздвигаются, то на заднем плане виден до боли знакомый петровский дуб, превратившийся на четвертом веку своей жизни в уродливый пень, торчащий посреди Каменного острова.

Путешествуют герои этого спектакля скорее виртуально, чем на самом деле (что и понятно: один стар, другой ленив), но Альдонса (Анастасия Дюкова) — вполне осязаемая питерская девчонка-сорванец, а остров, обещанный слуге хозяином для губернаторского владения, тоже под рукой — в Петербурге их хоть отбавляй.

Вместе с персонажами мы преодолеваем не километры пространств, а толщу времени, попадая из довоенного города в современный, где на каждом шагу постоялые дворы (то есть хостелы и мини-отели), а неоновая вывеска «Дюк» означает что угодно — бар, ночной клуб, только не дворец герцога. Как не заблудиться даже бывалому петербуржцу?!

К концу первого акта режиссер затуманивает сцену дымом, а зрителя — обилием ассоциаций. Рукописи не горят, но страницы сугробами ложатся под ноги артистам. При этом режиссер сознает, что напрягает публику, он, похоже, комплексует и даже устраивает маленький розыгрыш с протестами зрительного зала. Однако лучше бы слегка разредить плотность сценического текста, это пошло бы на пользу замыслу, который у режиссера имеется, но проясняется лишь во второй половине спектакля.

«Дон Кихот» Баргмана, в общем, о том же, что и у Булгакова, — об испытаниях, которым подвергает художника время, сталкивающее идеалы с прозой жизни. И о том, насколько человек способен противостоять темным силам, чтобы и под пытками не отречься от прекрасной Дульсинеи. В спектакле злые силы воплощает Сансон Карраско. Но Илья Дель при всем своем негативном обаянии не делает из него демоническую фигуру. Боевая раскраска (выбеленное мелом лицо с черным крестом, начертанным сажей) должна поднять его дух для победы над упрямым Дон Кихотом, но победу от поражения отличить непросто: рыцарь вроде просит пощады, но и Сансон едва стоит на ногах…

А в финале оказывается, что рыцарь печального образа жив. Он постарел, как и его ветхий пенсионерский плащ, но хлебных крошек в его кармане достаточно, чтобы по-прежнему подкармливать голубей. Не прельстился парадным костюмом губернатора и Санчо. Они непреклонны, вечны и неразлучны. А в фойе звучит голос Шаляпина — ария из оперы Массне, еще одно подтверждение бессмертия Дон Кихота. Не говоря уж о воспоминаниях постоянных зрителей Театра Ленсовета о «Дульсинее Тобосской», теперь тоже ставшей театральной и городской легендой.