Свежая премьера Богомолова в «Приюте комедианта» — после его нашумевшей «Славы» в БДТ и недавно возрожденного «Лира» в том же «Приюте» — поставлена по мотивам романа «Преступление и наказание». В данном случае мотивы — это прочтение, причем корень «чтение» лексически значимый: действие гораздо ближе к актерской читке, нежели к драматическому зрелищу. Все предельно просто, но не без подвоха.

В сравнении с прочими работами режиссера, о котором ходит слава эпатажника, этот спектакль тих и невозмутим. Голос его ровный, почти нейтральный, как и голоса артистов, приглашенных из разных петербургских театров на роли ключевых персонажей Достоевского. Взрослый у них разговор получается, сдержанный: вроде по душам, но никакой экспрессии. Высказались спокойно, без сердца. Попытались пробиться к разуму словами, без особой, впрочем, надежды на понимание. Богомолов копирует излюбленную манеру Тарантино вкладывать в уста голливудских звезд, играющих убийц, монологи евангелистского толка. Артистам вменяется дотошно цитировать Библию, вы¬двигать теории о грешниках и праведниках и всячески морализаторствовать минут по десять — пятнадцать кряду или вести диалоги той же внушительной длительности, не щадя экранного и сценического времени.

Выдержать подобные тирады в трех действиях с двумя антрактами и не вздремнуть в сумраке зрительного зала непросто — но лишь до той поры, пока не уловишь, в чем тут фишка. Гигантское количество текста произносится монотонно, но с едва уловимой нюансировкой. Именно интонирование плюс глубоко личное, субъективное отношение к произносимым словам имеют ключевое значение. И еще чувство юмора: зрелое, прожитое, оправданное, когда самоирония сродни жизненному кредо, или привнесенное, навязанное режиссером. И выходит, что тарантиновщина, богомоловщина, достоевщина — это очень смешная чернуха.

Шутит Богомолов на грани фола. Развлекает здесь и музыка, подобранная Богомоловым лично. Казалось бы, где пророчества Федора Михайловича и где рок-опера «Юнона» и «Авось»? Однако же «белый шиповник, страсти виновник, разум отнять готов» здесь у многих, начиная с главного героя. Или представьте: Раскольников задумался (это его перманентное в спектакле состояние), обратил взор к публике (галерке — в лучших традициях, по Станиславскому), и внезапно зазвучало сентиментальное «Моей душе покоя нет, весь день я жду кого-то…» (романс Андрея Петрова из «Служебного романа»). И достал Родя мобильный телефон из кармана и совершил звонок другу: «Привет! Ты на работе?»

Рассмешить может и пронизывающий взгляд, брошенный на партнера с такой едкой актерской оценкой, что зал синхронно издает: «Ах-ха-ха!» А распределение ролей таково, что интересно просто прийти посмотреть на этих артистов. Можно не вслушиваться в километры слов, не любить так называемый современный театр и выкрутасы его, не фанатеть от творчества Богомолова, но состав исполнителей в «Преступлении…» сам по себе достоин культпохода.

Родион Раскольников — Дмитрий Лысенков, послуживший в Театре им. Ленсовета и в Александринке. Став свободным художником, играет уже вторую премьеру в «Приюте» (первая — «Человек из Подольска»). Дуня Раскольникова — Мария Зимина из Александринки (она занята у Богомолова в «Лире»). Порфирий Петрович и Мармеладов — они же парочка полицейских (чеховские «толстый и тонкий») — Александр Новиков и Илья Дель, ленсоветовцы. И десант из БДТ: Свидригайлов — Валерий Дегтярь, Пульхерия Александровна — Алена Кучкова (оба играют в «Славе»), Соня Мармеладова — Марина Игнатова. Что характерно, у Богомолова мать Раскольникова выглядит сущей девчонкой, да и ведет себя инфантильно, Соня же — напротив, умудренная опытом женщина: сестра, товарищ, соратница, идейная калека — и в этом смысле жертва обстоятельств.

Артисты умыты, с них счищены все штампы. Все, что активно эксплуатируется другими режиссерами в других спектаклях — фактура, тембр, приемчики, — обнулено. И оформлен спектакль нарочито скупо, чтобы нужное подчеркнуть. Художник Лариса Ломакина сочинила и сценографию, и костюмы, и (вместе с Яной Бойцовой) свет. Пустое неуютное помещение, где человеку негде приткнуться. Что бы ни происходило, повсюду казенный дом. Безликие декорации кажутся продолжением зрительского фойе «Приюта»: те же серо-бежево-коричневые тона.

Неприкаянными бродят персонажи в безликих одеж¬дах: униформа, оттеняющая неформальное мышление. В основном все стоят стоймя (вошли, постояли, вышли) и, кажется, не знают, куда девать руки: то на груди их скрестят, то в карманы засунут, то почешутся… Лысенков большей частью слушает партнеров и делает это, виртуозно хлопоча лицом, отражающим всю гамму чувств — от любопытства до изумления, от брезгливой жалости до брезгливого же презрения, снисходительно, понуро, устало, весело, сердито, кисло, горько…

Практически читка практически без декораций и сцендвижения имеет ли право считаться спектак-лем? Вместе с артистами искать скрытые смыслы в непредвзятой выборке режиссера-филолога из текста классика мировой литературы, позволив себе грешок смеяться над тем, что кажется смешным, — не преступление, а интеллектуальная забава. Остается понять, есть ли за что наказывать и есть ли кого. Тем более что Раскольников так и не раскололся. Притворился, что играет по правилам. А это уже не шутки, а политическая сатира.