Попробуем так: режиссер Дмитрий Волкострелов поставил пьесу Павла Пряжко, спектакль идет в Белой комнате под крышей ТЮЗа. Нет, всё неправильно. Разве что место — это. А остальное следует взять в кавычки: «режиссер», «пьеса», «спектакль». И рецензировать нечего, поскольку обычные критерии отличения хорошего от дурного, которыми пользуется рецензент, не работают. Зато это предприятие дает повод для разговора. О, если хотите, наболевшем.

Пряжко — видный представитель так называемой новой драмы. Идеологи новой драмы утверждают, что она возникла как про тест против фальшивого изолгавшегося театра. Бороться за правду новая драма решила, предъявив на сцене жизнь в формах самой жизни, фиксируя ее буквально, часто при по мощи диктофона (техника verbatim). И тут с театром произошла та же катастрофа, что в XX веке случилась с изобразительным искусством, потом с танцем, кинематографом и т. д.

Раньше считалось, что искусство делает тот, кто это умеет, а кто не умеет — делает неискусство. XX век объявил: кто не умеет — тоже художник. Но он создает не произведение, а высказывание. И ценность, допустим, говна на палочке не меньше, а то и больше, чем мастерски написанной картины. Потому что… — тут куратор объяснит вам концептуальный смысл этого «объекта», после чего его продадут на аукционе «Сотбис» за миллион.

Потом было установлено, что любое движение — танец, и если колченогая вислозадая личность хаотично перемещается в пространстве, то это… опять—таки специально тренированные авгуры истолкуют вам всю глубину дискурса. То есть происходит надувание тех самых предметов, за которые В. В. Путин просто душно принял белые ленточки.

А теперь отменили пьесу, создание которой требует таланта, мастерства, хотя бы просто способностей. И тоже быстренько подвели квазитеоретическую базу: здесь, мол, выражение немо ты современного человека и вообще драматургический «Черный квадрат». Вся эта шняга обильно запудрена учеными словами с привлечением, самособой, Дерриды. Или, там, Лакана.

И понеслось — то—то радость графоманам, вот раздолье шарлатанам!

Некогда, например, Людмила Петрушевская добывала эссенцию бытовой, стертой, корявой разговорной речи, через которую возникал мучительно узнаваемый образ беспросветного бесчеловечного совкового существования. Это была художественная правда жизни.

А у Пряжко — ее пошлая пустая имитация. Как писал Маяковский, «улица корчится безъязыкая — ей не чем кричать и разговаривать» — а мы эту безъязыкость, это мычание задокументируем. Амебы — тоже существа, ничем не хуже нас с вами, давайте дадим слово амебам!

«Квартира. Денис и Алена сидят на диване, ждут, когда Дима приведет им Олю. Денис поворачивает руку, смотрит на часы. В этот момент у Дениса звонит телефон.

Денис: «Але?.. а где ребята?.. хорошо» (выходит из кухни).

Вечер. Денис наклоняется, включает торшер, скидывает с ног тапки, ложится на кровать. Лежит.

Алена: «Если меня люди игнорируют, игнорирую их. Раньше так было. А сейчас не обращаю внимания, если это связано с работой и мне что—то надо. Но это так, конкретно так.

Я не пытаюсь втюхаться в доверие, сто лет мне это надо» — и т. д., такой вязкий инфантильный вздор тянется километрами. Режиссер конгениально его развел, актеры конгениально озвучили. Скучно очень. В этом «Доме—3» жизнь — именно, по чудному определению старины Энгельса, способ существования белковых тел.

Предметом творческого исследования, разумеется, может быть абсолютно что угодно. Хоть бы и амебы. Пожалуйста. Но искусство — это рефлексия художника, претворенная в художественную форму. Что отрефлексировано — не бессмысленно. В художественном произведении автор всегда больше героев. Пряжко равен героям. Потому его текст лишен содержания.

Впрочем, нет сомнений, что эта «Злая девушка» найдет своего молодого зрителя, ведь посмотреть на сцену как в зеркало — прикольно.