«Сирано де Бержерак» Эдмона Ростана в памяти переливается звучными строчками Татьяны Щепкиной-Куперник. Можно забыть, как звали возлюбленную бретера и поэта Сирано, его кузину, которой он посвящал стихи и дуэли. Но строки «мы все под полуденным солнцем и солнцем в крови рождены», — врезаны в памяти.

Пусть в оригинальном тексте ничего похожего нет. Но ведь недаром Максим Горький выделил именно их как квинтэссенцию французского романтизма.

В подстрочном переводе Марии Зониной, сделанном по заказу театра, никаких фанфарных красот и лихих рифм. Текст не отшлифован, приземлен, грубоват. Его не бросишь со сцены перчаткой в зрительный зал. Солнца в постановке Николая Рощина обнаружить также не удается: ни в полуденном небе, ни в крови. В мире «Сирано»-2018 царят сумерки — специальные театральные сумерки кулис.

Место действия — театр. Причем именно этот, конкретный, Александринский. В царском фойе берут интервью у Его Высокопреосвященства, автора пьесы «Клариза», чьей постановкой действо начинается и заканчивается. По коридорам Александринки бежит в зрительный зал Сирано. Вокруг театра кружится он на машине с друзьями, обсуждая свою страсть к кузине. На улице Росси он будет вести бой с омоновцами, защищая свою подругу-поэтессу.

К слову, видеоролик, где Сирано с молотком идет против сотни омоновцев, — смотрится и пародийно, и страшно.

Весь мир — театр? Кто бы спорил. Но и отдельно взятый театр может разрастись и заполнить собой мир. Театр усталый, барочный, избыточный, перегруженный декорациями, реквизитом, костюмами. Театр, надоевший сам себе и густо политый искусственной краской-кровью.

Режиссер Николай Рощин умеет использовать все возможности театра-зрелища как мало кто. Знает как пользоваться всеми механизмами и всеми игрушками, театру свойственными. Любит ими пользоваться — до злоупотребления. Но от любви до ненависти — шаг.

В спектакле «Ворон» Гоцци он объяснялся в любви к этому миру театральных конструкций и чудес. В «Сирано» объясняется в ненависти. Сколько яда в изображении театральной Вселенной, где Ад такой же картонный, как и Иллирия. Пространству картонных облаков и фальшивых пастушков. Миру, чьим олицетворением становится гротескный Амур в груде накладных телес.

«Прекратить», — требует Сирано, протестующий против апофеоза театральной пошлости. И в этом возгласе вдруг слышится голос режиссера-постановщика.

На роль Сирано Николай Рощин пригласил своего давнего партнера-друга — alter ago Ивана Волкова. Этот выбор, как и выбор прозаического подстрочника вместо стихотворного перевода, — определил концепцию спектакля.

Сирано Ростана противопоставлял фальши окружающей среды блеск своего остроумия и своей шпаги, неподдельность своей любви и отточенность стихотворных строк. Сирано-Иван Волков смотрит на зал усталыми глазами человека, который давно не верит: ни в возможность победы, ни в возможность любви. Какая победа, если против тебя идут со щитами и водометами? Какая искренность в любви, если все превращается в театр?

Сирано уходит за занавес, чтобы объясниться с кузиной вдали от жадных глаз. Но и зрительный зал, и его друзья на сцене, и его враги в верхней ложе, — слышат трансляцию не предназначенного для чужих ушей разговора…

Самоощущение актера на сцене и облако жадного зрительского интереса мешают Сирано раскрыть душу куда сильнее, чем пресловутый огромный нос. Нос нужен при первом появлении — гуммозный орлиный шнобель. Потом он сломан и отброшен. Даром, что Роксана-Осана Обухович слишком занята собой, чтобы смотреть на своего кузена (на Кристиана-Виктора Шуралева она тоже практически не смотрит, занятая анализом красот стиля его писем и речей).

Театральность жизни, героическая или страдальческая позы героев — важная составляющая пьесы Ростана (как и любой романтической пьесы). Но в постановке Рощина эта «театральность бытия» обретает черты раздражающего балагана нелепых ряженых.

Балаганом стала дуэль, на которой противники хватают из ящика все новые вилы вооружения. Поединок заканчивается, когда Сирано достает гранатомет…

Балаганом стали военные сборы. Мужчины в исподнем ритуально и медленно натягивают чулки, потом белые нижние панталоны, потом черные верхние. Надевают рубашки, вбирают ноги в туфли, прилаживают амуницию, поправляют друг другу парики и шляпы. И вместо бритоголовых офисных лбов-охранников на сцене Александринки возникает отряд из рембрантовского «Ночного дозора».

Балаганом стала любовь. Когда Роксана сидит у окошка исповедальни, а с другой стороны Сирано и Кристиан выталкивают друг друга, чтобы вести самый важный на земле разговор — о любви и страсти.

Сирано остро ощущает всю нелепую заданность роли любовника с ее неизживаемыми чертами пошловатого пастушка. И разрешает себе лирику, грусть и страсть только в чужой личине. «От себя» и напрямую он объясняется на последнем свидании. Смертельно раненный Сирано, наконец, открывает кузине чьи именно письма она хранит на груди и учит наизусть. Открывает тайну, которую она могла бы разгадать давным-давно, если бы захотела.

Пылкая и нежная Роксана, недавно летающая по сцене, превратилась в памятник самой себе, застыв и утонув в монашеском платье. Граф де Гиш-Тихон Жизневский остепенился и делает пакости без прежней горячности. Вечно пьяная диссидентка-поэтесса Линьер — Анна Селедец, за которую он дрался на дуэли, — вполне счастлива, став любовницей де Гиша. У Сирано не осталось ничего («ни подруги, ни прислуги, ни знакомых»)…

Мир театра, из которого уходит поэт, возвращается к знакомой рутине. Больше некому мешать премьере «Клоризы», собравшей все штампы «модного» спектакля: от протестных намеков до гениталий амура. Николай Рощин дал сполна места сарказму, собрав все приметы гламурного зрелища конца двадцатых XXI века. Пышные декорации, где собрано все-все-все. Задники, кулисы, облака, летящий на веревке Купидон. Гигантская мясорубка и Вельзевул в виде дяди Сэма. Требование адских сил «продать Родину», которое гордо отвергают несчастные любовники, выбравшие судьбу фарша. И в апофеозе торжествующей пошлости никто и не вспоминает ушедшего гения театра, его тяжелые шаги, его силу и смелость…

Романтическая история гибели поэта в нашем веке обернулась грязной изнанкой: театрализованный быт быстро перемалывает своих отважных сынов, которые по неосторожности «перепутали улицу, город и век».