В Театре музыкальной комедии — премьера: спектакль «Белый. Петербург» поставлен режиссёром Геннадием Тростянецким по известному роману Андрея Белого о нашем городе и смутных временах начала ХХ века.

В этом году исполняется 135 лет со дня рождения писателя, настоящее имя которого было Борис Бугаев. Символизм, представителем которого был Белый, удивительным образом предполагал разделение мира на реальность и потусторонность, практически отрицая первую составляющую мироустройства. А вот всякий мистицизм символизмом отмечался и приветствовался, потому и в романе «Петербург», вдохновившем петербургского композитора Георгия Фиртича на создание превосходной музыки для спектакля, мистицизма и потусторонности — хоть пруд пруди. Город, по мнению Белого, живёт своей жизнью, доминирующей над пустым мельтешением людишек, которых словно и вовсе не существует…

Попытка противопоставить фактическое и мистическое есть и в спектакле Тростянецкого. Так, после безжалостного расстрела рабочего люда, взывающего к царской милости («Батюшка-государь, одари, приласкай…» — один из запоминающихся музыкальных фрагментов), на сцену из зала выйдет Пётр I (Олег Корж), закованный в доспехи. Но речь его, цитирующая пролог романа и изобличающая Петербург в кажущемся существовании, отчего-то впечатления не производит, а позднее вообще начинает казаться чуждым «вставным» элементом.

Тяжко с мистикой, и далее разве что мелькнут перед переживающим не лучшие времена сенатором Облеуховым (Виктор Кривонос) Пушкин на роликах, Гоголь со своей ставшей притчей во языцех «птицей-тройкой» да проекционно-графический Достоевский сгоряча метнёт в него раскольниковский топорик. В остальном — обычная история внутрисемейного конфликта и несчастной любви, разворачивающихся на фоне событий первой русской революции. Никакого довлеющего образа придуманного и созданного волей одного царственного человека города тут нет и в помине… В финале спектакля и вовсе будет показан реалистичный фоторяд, не имеющий отношения к Петербургу, но иллюстрирующий разгон современных демонстраций, войны, спасение заложников и страх детей перед бомбёжками. Какой уж тут мистицизм — причину и следствие не уловить…

Многонаселённость спектакля, изобилующего массовыми сценами (режиссёр по пластике Павел Мансуров и балетмейстер Гали Абайдулов), продиктовала сценографу Олегу Головко единственно верное решение. Жизненное пространство героев очерчивается с помощью нескольких белоснежных вертикальных модулей, то сливающихся в единый экран для видеопроекций, то изломом единой, «красной» линии меняющих городскую географию. Тут будут роскошные покои в доме Облеуховых, бальный зал, лаборатория бомбистов, петербургские проходные дворы, чердачные лестницы и даже чужеземный сад, в котором мелькнут Ленин, Сталин, Арманд, Засулич и Троцкий… В упомянутой последней сцене мелькнёт фраза, которая могла бы стать ключевой: «Что за город?» И хотя чуть позже этот же вопрос прозвучит в музыкальном контексте, темой городской мистики он так и не станет. Оттого трудно понять, что подразумевают слова «Привиделось, приснилось, случиться не могло…», которыми итожится второе действие: имеется ли в виду невероятность истории неудавшегося террориста Облеухова-сына, или речь идёт обо всей эпохе, кажущейся нам сегодня мистификацией с высоты прошедших после неё лет.

Зато режиссёру удалось (по следам Белого) показать полюсность Петербурга, противопоставив в музыкальных номерах бедный и богатый люд города. И тут надо отдать должное таланту художника Ирины Долговой, создавшей для участников спектакля около 300 костюмов, вполне отвечающих исторической правде: это и скромные (но ни разу не повторяющиеся) одеяния пролетариев, и бальные наряды дам, и расшитые золотом камзолы сенаторов, и военная форма, и роскошные домашние халаты.