Когда облетела весть, что Могучий взялся за «Грозу» замоскворецкого Шекспира, то сердце съежилось. Ох, перейдет ли он сей грозовой перевал, не сгустятся ли снова тучи. Где Островский и где Могучий — это, прямо сажем, не Кама с Волгой. Однако вопреки всем тревогам случилось событие.

Конечно, сразу вас ошарашивает, что город Калинов упакован у Могучего в палехскую шкатулку. В свое время Кугель шутил над мейерхольдовской «Грозой» в декорациях мирискусника Александра Головина в Александринке, что, мол, это же царство берендеев, а не Калинов.

А вот у Могучего, несмотря на то что пространство дышит почти сувенирной красотой, нет ни берендеев, ни китча а-ля рюс. Палех есть, а сувениров нет? Да быть того не может!

Обрушивается на зрителя и другая неожиданность. Здесь нет бытовой речи, тут прозаический текст Островского переведен в поэтический. Как не вспомнить Аполлона Григорьева, который называл драматурга поэтом русской жизни супротив Николаю Добролюбову.

Могучий со своими коллегами, прежде всего с композитором Александром Маноцковым, а также с музыкальным руководителем театра Анной Вишняковой, шлифовавали слово под задачу: добавили этники — волжского говора, отчасти заимствованного, отчасти придуманного, который не позволил зазерниться в спектакле сувенирности. Катерина говорит здесь не как выпускница театрального вуза с поставленной сценической речью, а как волжанка, смягчая окончание: «почему люди не летаютЬ, как птицы» или, заменяя на южный лад звук «в» на «у»: «Я Усе одна» и т.п.

Куда ни шло, когда Катерина изъясняется не как все, понятно. Не от мира сего и Кулигин (Анатолий Петров), он тоже может стихами: Ломоносова любит, а Дикой, Кабаниха, Кудряш — эти-то с чего заголосили рифмой?

Оттого, что Могучий ставит предание старины глубокой. Драма «Гроза» вставляется в другой формат — страшных сказок, которых в нашем фольклоре немало. Дикой (Дмитрий Воробьев/Сергей Лосев) здесь — сумасбродный царь с седой бородой, которого сажают на трон и то и дело выкатывают в центр сцены. Он «правит миром праведным». Кабаниха (Марина Игнатова) — злая хозяйка калиновского царства, и хоть и значится купчихой, но по осанке боярыня боярыней, увенчанная черным кокошником. Кудряш (Василий Реутов) не только лих на девок, кажется, ему ничего не стоит променять мирную жизнь на разбой. Из-под картуза вьются непокорные черные кудри, глаз горит. Когда грозит, что может «уважить», веришь —- лучше не попадать под его горячую руку.

Текст Островского разложен на причеты, плачи, на рифмованные диалоги. Речи актеров почти все время аккомпанирует бас-барабан (Николай Рыбаков), который не только организует ритм, но и нагнетает предгрозовой звук. Вот-вот грянет и разразится гроза, которой так боится Катерина и совсем не боится Кулигин, потому как «електричество».

Все выходы Кабанихи — театр ритуала. Марина Игнатова не сделает ни одного лишнего движения. Сколько уж раз, снаряжая Тихона (Алексей Винников) в дорогу, она пилила сына. Тиша выучил все подробности ее речитатива, весь церемониал угождения маменьке, но на этот раз что-то дрогнуло в нем. Жена стоит рядом. Тихон стонет, плачет, но покорно исполняет требования, усиливая только одну интонацию: скорей бы в дорогу да загулять без оглядки с полной чарочкой на свободе.

Катерину Кабанову одну оденут в красное платье и полукруглый красный кокошник — все остальные жители Калинова кто в чем, но все в черном. Палехская техника использует роспись на черном лаке: в главном же сюжете присутствует акцент непременно с красным. Художник Вера Мартынова добавит тревожные штрихи красного и в безмятежные нарисованные облака, и на сцене то и дело будут из паровой машинки выпускать клубы то белого, то красного пара в черноту сцены.

В первом акте Катерина (Виктория Артюхова) пока так много плачет, что как-то слабо веришь ее собственным словам о характере, сопли да нюни, но вот с того момента, когда косы ее расплетают и она преображается в красавицу — чем не модель для Данте Габриэля Россетти? — актриса начинает говорить человеческим языком. Девочка попала в злое царство, в котором не умеют любить, не умеют прощать, именно это скажет Кулигин, когда тело Катерины достанут из Волги. Тут много говорят о Боге, но жрут друг друга поедом. Возможно, Кулигин в этом спектакле не случайно занимает место протагониста города Калинова, самодеятельный ученый, нелепый мечтатель, разъезжающий на самокате, мечтающий о рerpetuum mobile и о городских часах на площади.

Бориса, который в ремарке Островского один одет не по-русски, играет приглашенный из труппы Михайловского театра Александр Кузнецов. И если все осваивают текст в ритмах славянского фольклора, то он — посланец итальянской оперы, баритон со всеми повадками другого театрального бытия. Как бы солист La Scala попал в казачий хор. Он превращает текст драматурга в оперную партию. Могучий на репетициях взывал, чтобы актер воображал себя Парисом.

Однако такой театральный прием не умаляет драматизма расставания, расстроенной судьбы одного и оборванной жизни несчастной девочки, которая осознает предельно ясно, что вне любви она жить не станет. Барыня (Ируте Венгалите), совсем не сумасшедшая, а пережившая в молодости драму Катерины, с самого начала ее жалеет и знает финал этой несчастливой сказки.

Гроза и молнии, разрезающие черные небеса, в спектакле не принесут очищения Калинову. Катерина закроет нарядный палехский занавес, за которым останется Тихон с вопросом: как и зачем ему жить?