15 апреля премьерой на музыку Родиона Щедрина «Анна Каренина» в постановке Алексея Ратманского открылся Х Международный фестиваль балета «Мариинский». Спектакль был поставлен в 2004-м году для Датского балета, затем был повторен в Литве, Финляндии и Польше, а нынче добрался и до Мариинской сцены. В первый фестивальный день заглавную партию танцевала Диана Вишнева, во второй — Ульяна Лопаткина.

В кульминационном эпизоде романа «Анна Каренина» Толстой рассказывает о том, как героиня в последние минуты своей жизни видит людей на железнодорожной станции, и какими все они, и мужчины, и женщины, и даже дети, представляются ей ненатуральными, неприятными, уродливыми. Слова «урод» и «уродливый» Толстой — по своему писательскому обыкновению — повторяет многократно, как бы желая понадежней внушить нам, вколотить в нашу голову сознание всеохватывающей жизненной тщеты и фальши. Таким в конце увидела мир его Анна. Так смотрел на многие и многие вещи он сам. В частности, на балет. И сверхнепосредственную Наташу свою из другого романа привел в театр специально, — чтобы мы увидели ее полудетскими глазами, какая, в сущности, глупость этот знаменитый голоногий, семенящий Duport.

Искусство же балета есть, как сказано поэтом, «замок красоты», и всерьез себя таковым полагает. Оно желает говорить о прекрасном. Без лишних подробностей и полутонов. По-своему оно, конечно, право: любая попытка дать на танцевальной сцене психологию или что-нибудь вроде того неизбежно оборачивается нелепостью, суетливостью и избыточным «семенением». Психологию оно… как бы это поаккуратнее выразиться… редуцирует до минимума. Мораль же, конечно, приемлет. Но только самую-самую простую, как гадание на ромашке: любит — не любит, лебедь белый — лебедь черный, добрый — злой, хороший — плохой.

Интересный эксперимент: если отнять у Толстого дар речи, психологическую зоркость и моральную категоричность, то что останется? Что останется, скажем, от его романа «Анна Каренина»? Немало.

Во-первых, роковой железнодорожный вагон, в результате трудных технических манипуляций приведенный-таки на прославленной Мариинской сцене в движение (правда, на генеральной репетиции он все никак не попадал в нужный темп во время вращений вокруг своей оси, а на премьере и вовсе остановился, зажевав кусок сценического линолеума).

Во-вторых, семейно-любовный треугольник, обернувшийся здесь, понятно, мелодрамой.

Затем персонажи второстепенные, мелькнувшие в начале и исчезнувшие к середине: Стива, Левин, семья Щербацких. Еще Кити, которой дана одна вариация и проход с Вронским в стилизованной мазурке. И мальчик Сережа, которого героиня то и дело жарко обнимает, — трогательно.

В финале, как и ожидалось, на мечущуюся по сцене фигуру женщины в трагическом, кровавого цвета одеянии катится паровоз. Музыка Р. Щедрина бухает в это время зловещими ж/д перестуками, и итоговый бросок героини под поезд производится в полном соответствии с эстетикой данного вида искусства, пластично и элегантно. Поза распластанной на сцене женской фигуры в алом — прекрасна.

Еще в спектакле использованы видеопроекции, дающие крупные планы очаровательной Дианы и прелестной Ульяны, а иногда уточняющие место действия: Зимний дворец, кривая московская улица, венецианские каналы…

«Как вы думаете, что бы сказал Толстой, узнавши, что из романа «Анна Каренина» сделан балет? — спросила я у Алексея Ратманского.

«Ой, боюсь даже думать… Конечно, это упрощение и вульгаризация, но жанр такой…», — отвечал хореограф.

«А хотелось бы встретиться с автором? Поговорить?»

«Не думаю… Что бы я ему сказал?»

Закроем, в конце концов, глаза на Толстого, и будем смотреть танцы как таковые.

Как часто у Ратманского бывает, движения, имеющие классическую основу, будто бы слегка сдвинуты им с вертикальной оси — торс остается прямым, а в бедрах намечается излом, так что танец выглядит синкопированным. Ловкой Диане Вишневой, язык этот в предшествующей работе с Ратманским уже освоившей, партия дается легко. Ульяне Лопаткиной, тело которой предназначено для танцев медленных и печальных, приходится поспевать, чтобы проартикулировать все хореографические мелочи, зато жест ее никогда не смазан, и каждый — значителен. Диана хороша в черном, Ульяне, пожалуй, особенно идет красное.

Оба Вронских, Константин Зверев и Юрий Смекалов, в офицерских рейтузах с лампасами смотрелись отлично. Первый был более хлыщеват, второй — неврастеничен.

Тот персонаж, что зовется А. А. Карениным (Ислом Баймурадов, Сергей Бережной), с напудренной до седины головой и скорбно поджатыми губами, совершал передвижения почти пластунские, — было понятно, что он сильно «пелестрадал».

Отлично провел сцену скачек мужской кордебалет — танцовщики взмывали в высоких жете, имитируя лошадиные прыжки. Делали они это с энергией чрезвычайной — живая Фру-Фру их бы явно не обскакала.