Режиссер Николай Дрейден попытался на сцене театра «Приют комедианта» «скрестить» Александра Куприна с Антоном Чеховым.

Желание режиссера провести параллель между «Чайкой» и «Олесей» вполне объяснимо. По сути, сюжет обеих историй — «точка в точку» знаменитые слова Тригорина: «… на берегу озера с детства живет молодая девушка… любит озеро, как чайка, и счастлива, и свободна, как чайка. Но случайно пришел человек, увидел и от нечего делать погубил ее». Собственно, разницы в том, на среднерусском ли озере или на полесском болоте живет невинная душа, которую некий условный барин, удовлетворяя собственные амбиции и желания, сманивает из идеального мира чистых помыслов в неправедный мир жестоких людей, нет никакой. Духовное истощение актрисы Нины Заречной, убивающей себя в служении театру поездками «в третьем классе с мужиками», и физическая смерть ведьмаки Олеси, забитой камнями на дороге к храму, очевидно идентичны, хотя задумываются об этом далеко не все.

Вполне вероятно, Николай Дрейден захотел расширить круг «посвященных», но решил это сделать с максимальной оригинальностью — выбрал в качестве «проводника идей» форму скоморошества. Актеры числом три «балаганят» во всю уже во время традиционной просьбы отключить мобильные телефоны, затем являются одетые в дерюжку и маски, пересказывают «по-простому» купринскую историю (в финале хочется даже поблагодарить за это — настолько тем, кто не знаком с текстом «Олеси», тяжело уловить «в чем дело» в спектакле), с грохотом выволакивают фанерные ящики… О ящиках: уже несколько лет от этих чудовищ, добросовестно сколоченных в театральных мастерских, на сценах просто спасу нет. Уровень изощренности фантазии художников Елены Соколовой, Алексея Вотякова, Елены Степановой и Виктории Богдановой, видимо, одинаков: первым приходит на ум спектакль с «говорящим» названием «Игра в ящик» Театра на Васильевском, потом тюзовские «Отцы и дети» и недавний «Король Лир», теперь вот «Олеся». Герои двигают, переворачивают ящики, открывают и с шумом захлопывают их тяжеленные крышки, прячутся в них, ставят ящики на попа, умирают, хоронят и любят друг друга на ящиках…

Инсценировщик Константин Федоров и режиссер Николай Дрейден также наверстывают оригинальность двуединством бабки Мануйлихи и ее внучки Олеси. Грязное существо без возраста и психического здоровья (слияние двух героинь имеет шизофренический оттенок) с распластанными, словно крылья, руками впервые является барину (Алексей Морозов) под птичий крик, с надрывом воспроизводимый актрисой Дарьей Румянцевой. Понять причину, по которой герой Куприна мог без памяти влюбиться в это «лесное чудо», по-птичьи крутящее головой, двигающееся ползком или мелкими перебежками, приматом скачущее по пресловутым ящикам и угрожающее герою ножом, зрителям не дано. Фальшиво безумная дикость язычницы Олеси перейдет в сцене ее смерти в натурализм конвульсий все той же распластанной, но уже изломанной человеческой жестокостью птицы. Избыточная комичность эпизодов обучения Ярмолы грамоте и вымогательства урядником (обоих блестяще играет Олег Рязанцев) ружья в качестве расплаты за оказанную барину любезность, скоморошьи похороны «старушки», вызов из зала на сцену подсадного, метание в публику жеваной морковки, попытки «скоморохов» вступить в диалог со зрителями находятся в сверхдиссонансе с натурализмом явления барина и Ярмолы под завывание ветра, соития главных героев и их последнего диалога.

Довершает ряд необъяснимых «чудес» одна из заключительных сцен, в которой актеры-мужчины с остервенением разбивают о подмостки и пресловутые ящики несколько килограммов яблок, находившихся в корзинах на авансцене. Оправдать яблоки, брызгами летящие на премьере в первые ряды зрительного зала, хотелось уже не по Куприну и не по Чехову, а по Островскому: «Так не доставайся же ты никому!..» А что? Лариса Огудалова тоже с «Олесей» и «Чайкой» из одной компания. Вот и концепция получилась.