«Комната Шекспира». Сочинение по пьесе «Сон в летнюю ночь» и текстам Ф. Достоевского, Х. Кортасара, Н. Бердяева, Ф. Кафки, Х. Исигуро.
Театр им. Ленсовета.
Режиссер Юрий Бутусов.
Шекспир в творчестве Юрия Бутусова начался с абсурда. Вернее с парадокса. В 2002 году в театре «Сатирикон» режиссер выпустил свой первый спектакль по Шекспиру — «Макбетт». Формально в основе постановки была пьеса абсурдиста Эжена Ионеско, но ключ к классическим текстам английского драматурга, а их режиссер поставил немало («Гамлет», «Отелло», «Король Лир», «Ромео и Джульетта», «Ричард III, «Мера за меру»), был найден именно в «Макбетте». Абсурдистская пьеса, а вслед за ней и спектакль, вскрывали, как писал Лев Закс, парадоксальную «неумолимую, железную логику» между персонажами. Оказывалось, что абсурд здесь только внешний.
Абсурдность мира и игра как его структура — лейтмотив всего творчества Бутусова. Все его спектакли так или иначе об этом. Любопытно, что в исследовании своей любимой темы режиссер идет от целого к частному, от внешнего к внутреннему. Так, в 1996 году, в дипломной постановке «В ожидании Годо» сценическое решение обозначало целый мир, а спустя двадцать лет, в новом спектакле «Комната Шекспира» на сцене Театра им. Ленсовета выстроен репетиционный зал — часть вместо целого. Не взаимоотношения человека с миром, а отдельные явления мира занимают Бутусова спустя два десятилетия. Закономерно предположить, кстати, что «Liebe. Schiller», «Кабаре Брехт» и «Комната Шекспира» — спектакли, появившиеся из студенческих этюдов, — это последовательное исследование режиссером таких явлений, как любовь, война и страсть, — некая трилогия.
Сцена из спектакля.
Фото — Ю. Кудряшова.
«Комната Шекспира» — это черный квадрат, ограниченный (едва ли не впервые у Бутусова) стенами. С одной стороны, одна из репетиционных актерских мастерских с дверью, входом/выходом, по центру и несколькими окнами, с другой — универсальное, темное, замкнутое в себе и на себе пространство. Комната Шекспира, комната актерского курса и одновременно комната самого Бутусова, возможность, если угодно, заглянуть в голову режиссера. Лаборатория его поиска.
Спектакль открывается воплем. Из единственного дверного проема на сцену, пошатываясь, выходит некто со стрелой в спине. Падает на пол, продолжает стонать. За ним — охотник в белом, грациозный и прекрасный, любуется своей жертвой, целует ей руки, дарит букет красных роз, а потом вдруг заводит пластинку на стоящем рядом граммофоне. По залу разливается романс о любви. Пара влюбленных (мучитель и жертва) иллюстрирует одну из главных тем спектакля — пытку любовью.
Шекспировскими страстями управляет Пак (Сергей Волков) — мошенник, плут, шулер, обыгрывающий каждого, кто захочет сыграть с ним (потрясающая немая сцена с игрой в карты). Он одет в черное, появляется то из-под пола, то из окна, носит то крупные очки в белой оправе, то картонные оленьи рога на голове, напоминающие шутовской колпак. То плут, то шут — не поймать. Волшебное любовное зелье хранит в бутылках и цветах. Каждая новая случайная влюбленность персонажей, блуждающих в сказочном лесу, начинается практически с пытки — герой Сергея Волкова насильно вливает жидкость в мужчин и душит девушек букетами цветов. А когда зелье начинает действовать, влюбленные и вовсе лишаются человеческого облика. Так, например, Лизандр (Александр Крымов) буквально становится собакой — актер на четвереньках бегает из кулисы в кулису, послушно принося мяч. Любовь по Бутусову — это трагический парадокс: как можно любить и мучить одновременно? И здесь союзниками режиссера выступают высказывания классиков литературы — Достоевского, Кафки, Кортасара, — «разбросанные» по спектаклю.
Сцена из спектакля.
Фото — Ю. Кудряшова.
«Как быстро исчезает все, что ярко» — фраза из пьесы Шекспира, выбранная Бутусовым и увеличенная в несколько раз видеозаписью, где каждый участник произносит эти слова на крупном плане и на свой лад, становится ключевой для понимания еще одной темы спектакля — темы игры. Ситуация двойного существования, когда актеры — прежде всего исполнители, представляющие зрителю своих героев, а пространство спектакля — это всегда сцена, место действия, условное пространство для игры, в «Комнате Шекспира» обозначена не только сценографией в виде репетиционного пространства.
Персонажи-актеры (в «Сне в летнюю ночь» они готовят представление к свадьбе Тезея и Ипполиты) — Александр Новиков, Галина Субботина и Евгений Филатов, и в буквальном и в переносном смысле заслуженные артисты, успевшие привыкнуть к сцене. Когда все участники спектакля, включая молодых, собираются вместе, чтобы договориться о будущей постановке, театральные корифеи сонно распределяют роли, произносят давно заученные всеми участниками процесса фразы («Я хочу страдать»). Постепенно их речи поглощает усиливающаяся музыка. Две танцующие фигуры — молодые актеры театра — выходят на авансцену.
Дух игры, энергия молодости оказываются воплощением очередного круга жизни, вечного и непреодолимого. Природа человека, как и природа игры, — непредсказуема, существует на уровне подсознания, возникает по чьей-то необъяснимой воле, никому не подчиняется, ни от кого не зависит. Вспыхивает и гаснет. И в этом смысле любовь и игра — абсолютно схожи. Их природа — парадоксальна и абсурдна.
Постановка Ю. Бутусов
Режиссёр Р. Кочержевский.
Так указано на сайте театра и в программке и во всех афишах и на растяжке на здании театра.
Не выходи из комнаты?
Жуковский говорил: «ты испытываешь удовольствие или неудовольствие – вот вкус, ты анализируешь причину своего удовольствия или неудовольствия – вот критика»))
Первые 1 час 20 минут я была абсолютно захвачена спектаклем. Нет, в нем не было чего-то принципиально нового для постановщика Ю. Бутусова и режиссера Р. Кочержевского, давно существующего в «вере» и форме театра Бутусова, но этюды выстраивались в парадоксальную и завораживающую картину сновидческих перевертышей…
В театральной реальности «Сон в летнюю ночь» — это всегда спектакль «в белом», светлый такой, в лучах… Тут, в страшном сне отраженной жизни, – все в черном, траурном, а летучий Пак будет одет в тяжелый сюртук, нагружен оленьими рогами, и шаг его будет тяжелым шагом похоронного церемониймейстера, этакого Вурма из «Коварства и любви»…
Сон в летнюю, говорите? Тут – в зимнюю.
«Сон в летнюю ночь» распахнут в волшебный лес? Мы запрем вас в черной комнате пыток, поменяв пространство на его противоположность.
Сон? Часто ли снятся легкие светлые сны? Не часто. И этот будет кошмарный, жестокий, открывающий любовь как мучения подсознания…
Вы ждете, как облегчения этого сна, хотя бы веселых ремесленников с их «Пирамом и Фисбой»? Фиг вам! Репетиция – мука, актеры вялы и тоскуют о других ролях, все это тоже сон, и спектакль не состоится…
«Сон в летнюю ночь» про любовь? Конечно! В прологе выйдет «весь в белом» Тезей и убьет стрелой тучную птицу-Ипполиту. Хрипя она будет биться об пол в предсмертных судорогах, а он будет ласкать ее, не вынимая стрелы… Изумительной красоты сусальная картинка с поблескивающими золотыми эполетами героя-любовника, под сладкий любовный романс, положит конец кондитерским «Снам», один из которых мы видели недавно на гастролях Фоменок.
Как правило, эту пьесу не могут собрать воедино: распадаются на отдельные истории линия влюбленных, Оберона и Титании, ремесленников. Сюрреалистский коллаж (постоянный жанр Бутусова последнего периода) тут более чем кстати, сон не обязан логически связывать ни что ни с чем… Связывает красивейшие изысканные этюды первого акта тема. Любовь как насилие, мучение, морок – сквозная тема спектакля, тут все – ее вариации, да еще усердно нафаршированные фрагментами из других писателей, в основном, — из Достоевского, призванного разъяснить эту самую вечную «достоевщину» и взаимное мучительство. Пафосно, надо сказать, и очень подробно разъясняет нам это Федор Михайлович (по вкусу это примерно – как надпись на чайной кружке «Красота спасет мир»). Куда веселее цитаты про любовь из Шекспира (и, что очень остроумно, — Довлатова, типа «С женщиной всегда трудно»!), которыми перебрасываются в начале третьего действия Тезей и Лизандр во время перекура. Таких отстраняющих «перекуров» лично мне не хватало, я бы охотно поменяла на них многозначительного Достоевского, ведь мы ж иногда просыпаемся, особенно если сон тяжелый, переворачиваемся с боку на бок…)))) Тем более, что «сны – галиматья» — как справедливо замечают в финале «перекура» упомянутые Тезей и Лизандр…
Почему я так точно отмечаю 1 час 20 мин? Потому что, заскучав, всегда смотрю на часы: когда произошла остановка, и пытаюсь ее объяснить, чтобы Жуковский был мною доволен. Тем более — остановка длится весь второй акт. Сижу и задаю себе вопрос – почему? Почему стопорятся вариации?
Наши режиссеры все больше видят сны и декларируют постановку именно снов. Жолдак спит, Бутусов спит, вот уже засыпает Диденко… Форма сна не обязывает ни к чему (критика она, видимо, обязывает, поспав на спектакле, потом поспасть в форме рецензионного сна на бумаге, давно хочу попробовать быть адекватной спектаклю и описать чей-то сон в форме сна, а аналитику отдать сонникам…)
Сны режиссеров часто похожи, и в данном случае не могу с точностью сказать: Юрий Бутусов (и художник Александр Мохов) издеваются над «Жолдак дримс», строя точно такую же декорацию-комнату с окнами справа (только углы скошены, геометрия чуть нарушена, а вместо мерцающего экрана – мерциющая перспектива таких же комнат подсознания) – или солидаризируется с коллегой в форме и технологии? Ответа нет, это все сон. Точно так же, как герои пробиваются сквозь лесную чащу в форме цитаты из някрошюсовского «Фауста», раздвигая сухие ветки деревьев…
Форма сна не обязывает к композиции, и, как правило, сновидческие спектакли очень длинны, вариации на тему бесконечны.
Этому сильно способствует этюдный метод репетирования. Им пользуются уже почти все, «приносы» актеров служат строительным материалом, из которого потом трудно отобрать необходимое, и спектакль не имеет пределов… И вот тут для меня возникает вопрос. Действенный анализ не позволяет «кружиться» до бесконечности, я двигаюсь в спектакле параллельно разбору, развитию (или темы, но развитию этой темы, а нее повторению!). Режиссерам так легче? Не нужны усилия на внятный монтаж аттракционов – монтаж моего восприятия? Спектакль-сон кружит почти всегда кружит на одном месте, принесенные этюды становятся достаточно необязательными, жанровые краски не меняются – и вот тут спектакль действует вправду в механизме сна, который наутро помнишь смутно: общую красоту и две-три вариации на тему…
«Сон в летнюю ночь», дав мне (лично мне, лично…) полтора часа театрального восторга, идет, между тем, часа три, все снижая и снижая эмоциональный градус.
Очевидно, для такой структуры, актеры не могут быть просто исполнителями. А тут, в общем, они исполнители, а не жертвы «стрелы Тезея». Когда А. Новиков (Пирам) много раз произносит короткий монолог о тоске по другим ролям, — я чувствую это ироническое «личное», то, что принято называть «актерским наполнением». В молодых парах (В. Фаворская, С.Никифорова, А. Крымов, Н. Волков) есть послушная умелость, но трагической истовой лирики, которой посвящена «взрослая мысль» спектакля, им неоткуда взять, они еще не заблудились в сумрачном лесу бесконечных и глубоко взаимных любовных убийств. Кажется, что если бы эта личностная наполненность и боль была бы сильнее, то любимый мною С. Волков не так изящно культивировал свою специфическую «свистящую» речь-скороговорку (понять текст нельзя уже совсем), И. Батарев не был бы так фирменно «физкультурен»… Ну, и так далее.
Знаете, после собственного сна: хочется иногда снова заснуть и пересмотреть еще раз, но не велишь себе засыпать, а велишь наоборот проснуться и умыться… Театральный сон тем и хорош (если это сон, а не зафиксированная постановка), что может через время начать сниться залу по-другому. Спектакли Ю. Бутусова имеют такое свойство. Надо будет пересмотреть еще…
прекрасный комментарий- несон к бутусовским спектаклям-экспериментам!